— Я узнал вас, мадам, тогда как все считают вас мертвой вот уже несколько лет. Не правда ли, это нормально, желать удостовериться, что мои глаза меня не обманули?

— Такое безудержное любопытство заставило вас отправиться на другой конец земли?! Да вы смеетесь надо мной, месье!.. Или лжете.

— Мадам, моя привязанность и страсть делают такие путешествия простейшей прогулкой… Вы живы. И в действительности, для меня означало начало моего путешествия не только удовлетворение любопытства. О! Мадам, — продолжал он, не давая ей понять искренне или нет он говорит, — сколько слез я пролил, какие угрозы меня терзали, какие огорчения я испытал! К вам так плохо относились в Тидмагуше и так несправедливо! Люди становятся безумными, когда ими овладевает ревность. Вот, мадам, что я хотел сказать, когда пересекал моря.

Верила ли она? В глазах Амбруазины горели холодные и убийственные огоньки.

Она сказала:

— Вас видели в Квебеке…

— Я искал вас.

— Я не верю вам, красавчик паж.

Как он был красив, этот Кантор де Пейрак. Его имя и красота заставляли ее скрежетать зубами и испытывать сладострастие.

В Париже ходили слухи, что одна из фрейлин королевы без ума от него. До такой степени, что королева, вместо того, чтобы отругать ее и выгнать, предоставила ей полную свободу и напутствовала получше баловать «младенчика».

Маленький Бог, маленький господин, уже полный мощи и сил, вот он перед ней, из-за нее оставивший радости Парижа, оставивший все, — так он уверял.

— Вы раните меня, мадам, сомневаясь в моей преданности. Как вам доказать ее? Что искал я в этом бессмысленном пути? Ну подумайте! Подумав, что узнал вас, я тут же оставил двор. А ведь я рисковал впасть в немилость… Но я ни о чем не думал!.. Ну что, как не искренние чувства может послужить причиной такого поведения? Ах! Мадам де Модрибур! Я произношу это имя, и сам не верю!

— Тихо! — сказала она быстро. — Правильно, не произносите его.

Она с испугом осмотрелась. Ее разрывало на части. Она еще была мадам де Горреста, женой нового губернатора, завоевавшей колонию и заслужившую репутацию благочестивой дамы, но теперь с его появлением она снова стала бесстрашной женщиной, завоевавшей Новый Свет — черт возьми, как ей нравилась эта роль! — которая несколько лет назад проделала секретное путешествие в Акадию, детали которого она до сих пор вспоминала с наслаждением.

— Тидмагуш! — произнесла она с горечью. (Уголки ее губ опустились, и она знала, что это портит ее. Но она не смогла сдержаться.) Тидмагуш, я что-то не припомню, чтобы вы относились ко мне справедливо в тех краях.

— Я был всего лишь ребенком!

— Это-то мне и нравилось, — произнесла она с жестокой улыбкой.

«Прокляни меня, Господи, за еще один грех, — подумала она, — но по меньшей мере… пусть моя плоть послужит для этого!.. Закружить его, сбить с толку, околдовать!»

Она дрожала. Собиралась ли она разразиться проклятьями, изрыгая огонь и пламя, как тогда, на берегу Тидмагуша, где, наоборот, этот взрыв означал упадок ее сил? Он заметил ее слабость, ее страх. Надо было играть на этом и дальше, чтобы возродить прошлое и заставить страшиться будущего. Она не хотела, чтобы ее узнали. Она убрала еще не всех свидетелей ее прошлого. Было еще много аспектов, в которых она не была уверена. Ее красота, ее шансы, ее очарование…

— Так это все-таки вы, — прошептал он, изображая потрясение. — Вы отреагировали на это имя. Я еще сомневался…

— Почему?.. — спросила она с тревогой. — Я так изменилась?

— Да, вы изменились, но все-таки я вас узнал. Не знаю чьей милостью, но вы стали еще красивее, чем были в моих воспоминаниях, вы стали еще ближе к моей мечте, мадам де…

— Не называйте меня, — снова повторила она.

— Амбруазина! Итак, Амбруазина! Это имя наполняло чарами мои ночи, оно не переставало петь во мне…

Уверенными шагами он направлялся к ней.

Зеленые глаза горели.

Она почувствовала рядом с собой эту плоть, еще очень нежную, плоть молодого человека и решила ему поверить, ибо именно этого она и жаждала долгие годы. Ее потребность в нем сотрясала ее тело, но наталкиваясь на стену демонического недоверия. И в ней происходила отчаянная борьба. Возвращенная к далекой жизни в далекие времена, где он был почти таким же, она потеряла контроль над своим разумом.

— Вы, однако, присоединились к тем, кто хотел убить меня!

— Боже упаси, мадам, я сжалился, я не стал присоединяться к жестокости, проявленной по отношению к вам в эти секунды. Поверьте.

Зрачки Амбруазины сверкали.

— Я вам не верю, — повторила она. — Я помню о вашей злобе, когда в Голдсборо я захотела вас приласкать.

— Я был всего-навсего ребенком, мадам, испуганным любовью и роскошеством плоти, которые мне были незнакомы.

— А я как раз имела намерение вас в это посвятить!

— Я просто дрожал от страха.

— Вы боялись гнева вашей матери, которая ревновала ко мне. А все из-за моей красоты, которая соперничала с ее. Она ненавидела меня, потому что ее муж увлекся мной, а еще я привлекала внимание других мужчин.

Кантор побледнел.

Ужас и отвращение комом встали у него в горле.

К счастью для него она отвернулась к зеркалу и смотрелась в него, не понимая, что выдает свой страх перед тем, что красота ее померкла. Потом она улыбнулась, успокоенная.

— Потом он все отрицал, он лгал, чтобы угодить ей. И вам тоже, бедный маленький простачок… А вы не осмелились ей противоречить… Но не слишком ли поздно вы явились просить прощения?..

Больше никогда, — поклялся он себе, — он не выслушает ни одну женщину, никогда не назначит свидания и не поверит лживым словам. И он видел, как говоря все это, она крутит между пальцами прядку золотых волос, легких и блестящих, он не мог оторвать от них взгляда, и наконец понял, что это были волосы Онорины, несколько шелковистых нитей, которые эта гарпия вырвала из головы ребенка, когда та попала в ее лапы.

«Я убью тебя, — сказал он про себя, с мрачной настойчивостью, которая питала его гнев. — Я убью тебя, Дьяволица!.. Помоги мне, Господи и поддержи!..»

— «Они» всегда сопротивлялись мне, — бормотала она. — «Они»!.. Только «они»!.. Они убежали от меня!.. Это недостойно! Это заслуживает наказания!.. Ах! Как я их ненавижу обеих! Он, на него я не сердилась за то, что он оттолкнул меня. Нет. Это все-таки мужчина. У мужчины есть все права. У мужчины есть право быть сильнее. Ибо он слабее. Я сделаю с ним все, что захочу однажды. Но женщины — нет! — они не имеют права одержать победу надо мной! Женщины принадлежат мне. Женщины или мои сообщницы или жертвы! Что касается мужчин, они не страшны. Но «они» насмеялись надо мной…

Ах! Как я ненавижу их обеих…

Стоя немного сзади, он угадал, что речь шла об Анжелике и Онорине. Жгучее негодование убивало его. Его мать! И ребенок, его сводная сестра!.. Как бы то ни было, эта девочка находилась под его защитой, потому что он был ее сводным братом, ее старшим братом.

Как это ужасное создание осмеливалось говорить о них в таком тоне в его присутствии?.. Словно она имела на это право!..

«Осторожно! — опомнился он. — Нельзя, чтобы она распознала что-нибудь, чтобы она поняла, что это меня возмущает…»

И он поймал ее взгляд, который она бросила на него в зеркало. Она старалась разгадать его чувства, готовая броситься на него, при малейшем подозрении она превратилась бы в фурию. Всплеск гнева или отвращения мог бы стать для нее знаком, что он притворяется преданным ей. У ее ног… Но нет, — думала она, — он охвачен жгучим желанием, и ему безразлично все, что не касается ее, он глух к словам, которые она произносит, словно из неосторожности, специально вызывая его гнев. При малейшем подозрении, она приговорит его к смерти.

Но она ничего не прочла в его светлых глазах. Она была удовлетворена.