Он догадывался, какая ярость душит ее. Однако она не глядела ему в лицо, все так же повернувшись в профиль. Скудный серебристый отблеск падал из окна лишь на ее ресницы, которые время от времени вздрагивали. Большая часть лица была погружена в тень; только там, где угадывалась скула, свисала из мочки ее уха длинная серьга с бриллиантами, сверкавшая, как звездочка в ночи, и завораживавшая взор.

Она тем временем вспоминала отца Марвиля, с которым они встретились в Салеме. Вперя о них свой горящий жаждой мщения взгляд, он прокричал:

«У меня на груди его последняя воля, последние заклинания, последние мольбы! Я уношу с собой его послание, в котором он проклинает вас, мадам!»

— До самой смерти, превознемогая страдания, он не уставал обвинять меня. Не находите ли вы, что в таком яростном стремлении оклеветать и истребить человека, которого он никогда в жизни не видел, есть нечто необъяснимое?

— Или слишком хорошо объяснимое! Вдруг преподобному д'Оржевалю было известно из надежного источника обо всех ваших деяниях и он считал своим долгом открыть мне на них глаза и передать вас таким образом в руки правосудия?

— Его видения, его дар ясновидения вы именуете надежным источником, господин лейтенант полиции? — иронически усмехнулась она.

— Конечно, не это!

И с этими словами он взял со стола какую-то шкатулку. Указав на нее Анжелике, которая не соизволила проявить к ней интереса, он запер ее в шкафу на ключ.

— Письма эти, копии которых переданы мне преподобным Дювалем, не смогут послужить мне доказательством на мирском суде. Тем более я не стану строить на их основании обвинительное заключение. Это совершенно очевидно…

— Однако они составили основу вашей внутренней убежденности?

— Да.

Она по-прежнему не сводила взгляд с окна.

В глубине души она понимала его. Он поймал ее на лжи. Что ей оставалось делать, кроме как солгать? Но разве можно обвинять человека за то, что он блестящий полицейский?

В который раз она сделалась жертвой оговора, в который раз ей бросали обвинения люди, на самом деле близкие ей. Ведь они ей не враги! Зло не проистекало ни от одних, ни от других. Все они походили друг на друга, все хотели одного — справедливости, торжества добра. Божественного мира, который предрекал Христос! И все-таки для них она, Анжелика, была опасностью, да еще какой! Она казалась им всем виноватой. Гарро же и подавно не сомневался в ее виновности: ведь человек, вызванный к нему для прояснения истины и лгущий ему в глаза, заведомо виновен!

— Как жаль! — пробормотала она.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я так радовалась встречам с немногими квебекскими друзьями! Я знала, конечно, что столь короткая остановка и летние хлопоты не позволят толком насладиться приятным обществом, однако мне и в голову не могло прийти, что, захотев со мной свидеться, вы станете бросать мне в лицо новые обвинения.

Вы не можете не знать о помощи, которую мой муж оказывает сейчас в устье Сагенея губернатору Фронтенаку. Мне пришлось расстаться с ним и продолжить путь самостоятельно, чтобы отдать нашу дочь мадемуазель Буржуа, которая займется ее воспитанием. Мне одиноко, мною владеет грусть, я обеспокоена и вот она, дружеская поддержка, которою я нахожу у вас! (Она заметила, что он сжал кулаки и дрожит от бессильной злобы). Посещая Квебек по пути в Монреаль, я справлялась о вас, месье Гарро, но мне ответили, что вы в поле…

— Я и впрямь был там! — вскричал он почти отчаянно. — У себя в имении. Меня отвлек от страды мой секретарь, который доставил очень срочные и угрожающие послания, приплывшие из Франции. Вот я и поспешил назад, боясь вас упустить.

Он обреченно указал на бумаги и раскрытые папки, устилающие его стол.

— Все это исходит, как всегда, от господина Кольбера, но тут нет числа всяческим ответвлениям, интригам, соперничающим самолюбиям. Поди знай, кто на самом деле стоит за приказами, которыми он обстреливает меня, как из пушки…

— Ясно одно, месье Антремон: король не лишил нас своей дружбы. Мы располагаем достаточными подтверждениями этого. Если за этими скандальными и смехотворными требованиями стоит сам Кольбер, то это значит, что он действует, не уведомляя государя; впрочем, я сомневаюсь, чтобы этот министр, человек уравновешенный и не вмешивающийся в столь суетные делишки, был в курсе происходящего.

— Я не могу знать, что «они» прячут в рукаве.

— Было бы неразумно полагать, что голословных заявлений отца Марвиля, который не питает к нам любви и не прочь, наверное, возбудить против нас паству, достаточно для обвинений. Иезуиты — народ серьезный. Вряд ли они станут теперь наушничать против нас его величеству.

Лейтенант полиции выглядел удрученным.

— Но мученическая смерть отца д'Оржеваля служит подтверждением серьезности его последних писем, последних анафем. Я не хочу предстать невежей, просто отказывающим даме в праве взглянуть на столь выразительные письмена.

Знайте: теперь вы предупреждены и должны соблюдать осторожность.

«Вот и я вовсе потерял голову, — мысленно спохватился он. — Предупреждая ее, я делаюсь ее сообщником, а ведь мне прекрасно известно, что она мне беззастенчиво лжет, что это она прикончила Варанжа и что вся эта шайка, включая Карлона и Виль д'Аврэ, замешана в истории с „Ликорном“ и мадам Модрибур! Тут какая-то мрачная тайна, здесь может отыскаться столько трупов, что мир попросту ужаснется…»

Несмотря на эти мысли, он продолжал:

— Вы считаете, что в Новой Франции к вам относятся благосклонно. Что ж, вы недалеки от истины. Однако возможно и непредвиденное отрезвление. Языки, которые вели себя смирно, чтобы не дразнить вас, могут забыть об обете молчания. Ваша красота и щедрость превратили многих в ваших друзей. Однако свет забывчив! В вас есть не только добродетель. И я не верю в вашу невиновность!

— Вы говорите это не в первый раз.

— Не грех и повториться. Не верю в вашу невиновность!

— Я отлично вас слышу, господин лейтенант полиции, и нисколько на вас не сержусь.

Неожиданно она одарила его столь искренней и дружеской улыбкой, что он окончательно растерялся. Ему пришлось встать и заходить по кабинету, чтобы унять волнение.

— Послушайте меня! Меня поставили в невыносимое положение по отношению к вам и к господину Пейраку, и об этом можно только сожалеть. Прошу вас, мадам, попытайтесь составить для меня список этих молодых особ, чтобы можно было разобраться, что стало со всеми теми, кто взошел на борт злополучного корабля во Франции. Это — пустая формальность, которая ничем вам не угрожает, мне же она поможет выиграть время и разузнать, кто же с такой непонятной настойчивостью добивается возмещения затрат. Может, тут и впрямь кроется интрига, закрученная умелыми мошенниками? Есть люди, которые, стремясь удержаться при дворе, пускаются на любые хитрости, вплоть до подкупа писцов и служащих министерств, чтобы оставаться в курсе дремлющих споров и пользоваться ими в своих целях — Тогда — другой разговор, — уступила она. — Если дело только в этом, то я пойду вам навстречу и постараюсь помочь чем смогу. Давайте сюда ваши бумажки. Кажется, я знаю, к кому обратиться, чтобы заполнить пустоты в вашем вопроснике, касающемся гибели «Ликорна» н судьбы королевских девушек.

Однако ничего большего я вам обещать не могу.

И она покинула его с той же ласковой, снисходительной улыбкой, прощавшей ему его прегрешения.

Она не стала откладывать визит. Вскоре в доме Дельфины Розуа, супруги симпатичного Гильда Мажера, прозвенел звонок. Молодая женщина встретила ее радостной улыбкой, которая мигом растаяла, стоило ей узнать о цели посещения.

— Почему такая бледность? — поинтересовалась Анжелика, пытаясь исправить произведенное неблагоприятное впечатление.

— Снова говорить о тех ужасных днях? Никогда! — замахала руками бедная Дельфина, едва не выпроводив гостью за дверь.

Анжелике пришлось уговаривать ее:

— Для меня это такое же невеселое занятие, как и для вас, но ведь Гарро в ярости! Создается впечатление, что кто-то во Франции смеет ему угрожать.