Сирики, зная, что друзья не оставят его просьбу без внимания, удалился вполне удовлетворенный…

Когда он вышел. Колен заверил Анжелику, что ничего не знает об этих рабах.

У той же по разным причинам не было времени расспросить мужа об этой покупке.

Анжелика вызвалась доставить записку Габриелю Берну к нему домой. Это даст ей возможность посидеть у друзей и успокоиться.

Сети с уловами, достойными благословенных берегов, были вытащены, и рыба рассортирована прямо на берегу; бойкие рыбаки и торговцы весело выкрикивали свой товар. Заботливые хозяйки стремились заготовить на зиму как можно больше рыбы, чтобы разнообразить зимний стол, ибо когда начинались шторма и близ берега появлялась льдины, выходить в море становилось опасно.

Абигаль с помощью Северины делала заготовки в больших глиняных кувшинах.

Они наполняли их водой и уксусом, добавляли много пряностей, которых в Голдсборо в отличие от иных французских поселений, к счастью, было в достатке, а затем клали туда филе трески и скумбрии. Поварив рыбу несколько минут на слабом огне, они давали ей стечь, добавляли немного соли, и почти сырой закладывали в кувшины и ставили в вырытые в земле погреба, где зимой хранили морковь, репу, картофель. В таких погребах стены не белили известью.

Поговорив о валлонах, вальденсах и о работе для Натаниэля де Рамбура, отчего лицо Северины сразу же приняло мечтательное выражение, Анжелика распрощалась, ибо время шло, а ей еще надо было сделать несколько визитов.

— Пойду предупрежу Марциала, что ему найден преемник вести канцелярию господина Патюреля, — сказала Абигаль, провожая Анжелику до порога.

Она быстро проговорила свою последнюю фразу, словно в светлом проеме двери увидела что-то или кого-то и это неизвестное или неизвестный сразу же привлек все ее внимание.

Бросив взгляд в том же направлении, Анжелика увидела две черные фигуры: к дому Берна в сопровождении Агари направлялись Рут и Номи. Она удивилась, почему они вновь надели свои немецкие плащи.

Анжелика остановилась на пороге. Ей было неприятно, вернее, она была удивлена, что при их появлении Абигаль сразу умолкла.

Порой ей казалось, что Абигаль и квакерши-целительницы из Салема родные сестры: все трое обладали удивительным достоинством и стыдливой сдержанностью, передвигались легкой, неслышной походкой, не делая лишних движений, высоко держа голову, скромно, но не без изящества, так, как предписывает женщинам религия кальвинистов. Эти качества еще более оттеняли их неброскую, девственную красоту, присущую блондинкам.

Абигаль, француженка из Ла-Рошели, и Рут и Номи, англичанки из Массачусетса, обычно улыбались сдержанной полуулыбкой, исполненной скромности и приветливости.

Многим они внушали опасение, однако Анжелика была не из их числа. Глядя, как они идут к ней навстречу, она размышляла, в чем причина той подозрительности, с которой относились к ним отнюдь не худшие люди. Она понимала, что причина не в них, бедных невинных сердцах, но скорее в мрачном бессознательном чувстве разочарования, присущем человеку, который не видит в красоте и озарении души, в ясности и благодати светлого воспоминания об утерянном рае, а, напротив, отрицает самое существование такового, и тем больше, чем больше он туда стремится.

Тот же, кто начисто лишен способности самостоятельно мыслить, боится быть изгнанным из стада и, прикрываясь законом, направляет ненависть свою на тех, кто словами или поведением отличается от общепринятых представлений.

Чего можно вменить в вину этим женщинам, чьи руки были чисты, а просветленный взор источал только доброту?

Позади себя она услышала шаги Северины; та собиралась уходить из дома через заднюю дверь. Она также не любила квакерш-англичанок.

Но добродетельная Абигаль осталась рядом с ней и, как всегда, сердечно, по-английски приветствовала гостей. Она пригласила их сесть, поставила на стол кувшины с различными напитками, но молодые женщины от угощения отказались. Анжелика, как и Абигаль, осталась стоять.

Агарь стала на коленки у порога, опершись о дверной косяк, и попеременно смотрела то вдаль, за горизонт, то внутрь дома. Похоже, что она очень хотела встретиться взглядом с кошкой, которая с сокрушенным видом сидела на углу стола, где мыли посуду, и, казалось, подмигивала маленькой цыганке.

Не говоря ни слова. Рут Саммер протянула Анжелике сложенный вчетверо пергамент; восковая печать на нем была сломана.

Английский язык посланий показался Анжелике невероятно заумным, и ей все время приходилось обращаться за разъяснениями. Речь шла о письме Салемского суда, где туманным языком, с большим количеством юридических терминов, был изложен официальный вызов в суд города Салема. Анжелику удивило, что судьи, призванные решить судьбу простых людей, зачастую не только не умеющих читать, но и изъясняться правильным языком, позволяют себе столь запутанно составлять простые, в сущности, документы. Впрочем, эти рассуждения не относились к Рут и Номи, обладавшим глубокими знаниями. Они прекрасно понимали все эти выспренние слова, которые означали, что, если через неделю они не предстанут перед городским судом столицы штата Массачусетс, их «дома и имущество» будут сожжены и десяток сограждан, выбранных среди их друзей квакеров или иных людей, предстанут перед судом, и вместо них будут приговорены к изгнанию или… повешенью.

— Какая муха их укусила? — воскликнула Анжелика. — В чем они могут вас обвинять и к чему приговорить!

Рут печально покачала головой — Я знаю, что стоит за этим письмом. Матрос с рыбацкого баркаса, доставивший мне это письмо, сказал, что старый Самуэль Векстер очень плох.

И леди Кранмер долго добивалась от судей этого документа, чтобы как можно скорее вернуть нас и спасти его.

Таковы люди. В несчастии жители Салема, мучимые страхом смерти и тревогой за своих родных и близких, чувствами, которые не смогли удушить даже самые суровые ригористы-проповедники, требовали обратно своих квакерш-целнтельниц. Салем не мог без них обойтись. Но это было лишь временное прощание.

Анжелику охватило волнение. Эти удивительные женщины скоро исчезнут из ее поля зрения, и ее охватывал страх при мысли о том, какая участь ожидает их при малейшей ошибке, как им придется расплачиваться за нее.

Там, в Салеме, в Новой Англии, стране с душой, холодной, как океанские воды, омывающие ее берега, с сердцем, высохшим, как ее земля, люди были парализованы страхом перед адом и гневом Господа, всемогущего и беспощадного. Они принадлежали к той секте христиан, ревнители которой очищали доктрины официальной Церкви до живой, трепещущей сердцевины, словно напрочь сдирали кору с живого дерева. Конгрегационализм — учение, чьи приверженцы исповедовали заветы Христа, однако забыли самый главный его завет — возлюбить ближнего своего. В умах паствы, руководимой непреклонными пастырями и учителями, насаждались страшные видения адского пламени.

Проповедники беспрестанно трудились, разгадывая таинства слов и тем самым способствуя очищению Церкви от скверны. Они считали, что сия миссия возложена на них самим небом. Эти слуги Всевышнего пристально бдили за соблюдением божественных интересов, сурово и придирчиво пеклись о чужих душах больше, чем о собственных денежных интересах, и посему слыли неподкупными. И если Рут и Номи попадут в руки этих «очень честных людей», они пропали.

Воспоминания о пуританской нетерпимости понемногу изгладились из памяти Анжелики, но сегодня они снова ожили, особенно когда девушки рассказывали о своей жизни в Салеме.

Каждый раз, выходя из своей хижины, расположенной в лесной чаще, они рисковали подвергнуться самому худшему, самому жестокому обращению: плевки, швыряние камней, оскорбления, аресты, выставление к позорному столбу были делом обычным. Против них было собрано столько улик, что когда-нибудь они непременно приведут их к подножию виселицы или на берег пруда, куда их спустят, привязав к стулу. Они будут долго погружаться и всплывать, пока не захлебнутся, и только тогда все убедятся, что они не были ни ведьмами, ни одержимыми.