Но Ортанс не успокаивалась), уверяла, что ей жарко, что она плохо себя чувствует и хочет вернуться домой. Госпожа де Сансе подошла к мужу – он сидел среди почетных гостей – и предупредила, что уходит и оставляет Анжелику на него. Девочка присела на минутку рядом с отцом. За ужином она плотно поела, и теперь ее клонило ко сну.

Вокруг них собралась вся деревенская аристократия – кюре, синдик, школьный учитель, который в случае надобности становился и певчим, и хирургом, и цирюльником, и звонарем, а также несколько крестьян, которых называли землепашцами, так как они были владельцами плугов с волами, хотя пахарей для работы они нанимали. Здесь же сидел и Артем Калло, землемер из соседнего городка, присланный на время в эту деревню, чтобы помочь осушить близлежащее болото. Он казался каким-то ученым чужестранцем, хотя родом был из Лимузена. Тут же сидел и отец новобрачной, сам Поль Солье, скотовод, занимающийся разведением рогатого скота, лошадей и ослов.

По правде говоря, этот дородный мужчина был самым зажиточным из крестьян барона Армана де Сансе и уж наверняка богаче своего господина.

Анжелика, глядя на нахмуренное лицо отца, без труда разгадала его мысли.

«Вот еще одно доказательство, что дворянство приходит в упадок», – должно быть, с грустью думал он.

Тем временем на площади у большого вяза началась какая-то суматоха, и двое мужчин, держа под мышками какие-то белые, сильно надутые мешки, взобрались на бочки. Это были волынщики. К ним присоединился музыкант со свирелью.

– Сейчас начнутся танцы! – закричала Анжелика и кинулась в дом синдика, где она спрятала свои сабо.

Барон Арман видел, как Анжелика вернулась вприпрыжку, прихлопывая руками, словно уже слышала музыку, которая вот-вот должна была зазвучать. Ее золотистые волосы рассыпались по плечам. И барон неожиданно – может, из-за ее ставшего слишком коротким и узким платьица – увидел, как она развилась за последние месяцы. Прежде совсем девочка, она выглядела сейчас старше своих лет – у нее стали шире плечи, а под поношенным лифом саржевого платьица угадывались груди. Молодая кровь ярким румянцем пробивалась сквозь золотистый загар ее щек, а, когда она смеялась, ее влажные губы открывали чудесные ровные зубки.

Как и большинство деревенских девушек, она украсила лиф своего платья букетиком желтых и лиловых примул.

Сидевших рядом с бароном мужчин тоже поразила эта перемена, происшедшая в девочке, – от нее веяло страстью и какой-то необыкновенной свежестью.

– Ваша барышня становится красавицей, – подмигнув мужчинам, с угодливой улыбкой заметил барону папаша Солье.

К гордости барона примешалось чувство беспокойства.

«Девочка уже большая, не следует ей торчать среди этих вилланов, – внезапно подумал он. – Пожалуй, не Ортанс, а ее нужно поскорее отдать в монастырь..»

Анжелика, не подозревая ни об устремленных на нее взглядах, ни о тревожных мыслях отца, раскрасневшаяся, возбужденная, смешалась с толпой юношей и девушек, которые группками или парочками сбегались со всех сторон.

Она чуть не наскочила на подростка, которого даже не сразу узнала, так нарядно он был одет.

– Ба! Валентин! До чего же ты красив, дорогой мой! – воскликнула она на местном диалекте, которым хорошо владела.

Сын мельника был в костюме, сшитом наверняка в городе, из такого добротного серого сукна, что полы кафтана казались накрахмаленными Кафтан и безрукавка были украшены несколькими рядами блестящих золотых пуговиц, туфли и мягкая шляпа – металлическими пряжками и бантами небесно-голубого атласа, такого же цвета были и подвязки. Этот нелепый наряд сидел на нем мешковато, словно с чужого плеча, но красное лицо четырнадцатилетнего мальчика сияло от удовольствия. Анжелика не видела Валентина несколько месяцев, так как он уезжал с отцом в город, и теперь она с удивлением обнаружила, что едва доходит ему до плеча, и от этого даже немножко оробела. Чтобы скрыть смущение, она схватила Валентина за руку.

– Пошли танцевать.

– Нет! Нет! – отказался он. – Я боюсь испортить свой красивый костюм. Лучше я пойду выпью с мужчинами, – самодовольно добавил он и направился к столу, где сидела вся местная аристократия, к которой присоединился и его отец.

– Потанцуем! – крикнул один из мальчиков, схватив Анжелику за талию.

Это был Никола. Его темно-карие, как зрелые каштаны, глаза искрились весельем.

Они стали друг к другу лицом и под пронзительные и однообразные звуки волынок и свирели принялись притоптывать ногами. Врожденное чувство ритма вносило в эти вроде бы монотонные и тяжеловесные крестьянские танцы какую-то удивительную гармонию. Глухой стук сабо, в такт музыки ударяющих по земле, сливался со звуками волынок и свирели, а сложные фигуры, которые все танцующие выполняли очень слаженно, придавали этому сельскому балету изящество.

Наступил вечер. Его освежающая прохлада приятно овевала разгоряченные лица танцоров. Вся отдавшись танцу, забыв обо всем на свете, Анжелика чувствовала себя счастливой. Ее кавалеры сменялись один за другим, и в их блестящих, смеющихся глазах она читала что-то такое, что вызывало в ней смутное волнение.

Пыль легкой дымкой поднималась над землей, заходящее солнце окрашивало ее в розовый цвет. У крестьянина, игравшего на свирели, надутые щеки напоминали два мяча, а глаза были выпучены от натуги.

Сделали перерыв, и все устремились утолить жажду к столам, уставленным кувшинами.

– Отец, о чем вы задумались? – спросила Анжелика, садясь рядом с бароном, который все еще пребывал в мрачном настроении.

Она раскраснелась и тяжело дышала. Барон почти рассердился на нее, видя, что она так счастлива и беспечна, в то время как его гложут заботы и он уже не может, как некогда, веселиться на сельском празднике.

– О налогах, – ответил он дочери, хмуро глядя на сидевшего напротив него сборщика налогов Корна, которого столько раз выставляли из замка барона.

– Нехорошо думать о таких вещах, когда все радуются, – проговорила девочка. – Разве наши крестьяне думают об этом сейчас, хотя им платить еще тяжелее, чем нам? Не так ли, господин Корн? – весело крикнула она через стол. – Верно ведь, что в такой день никто не должен думать о налогах, даже вы?..

Сидящие за столом дружно расхохотались. Потом начали петь, и папаша Солье затянул песенку «Сборщик по зернышку клюет…», которую Корн выслушал с добродушной улыбкой. Но барон знал, что скоро придет время для менее невинных песенок, которые обычно поют на свадьбах, к тому же его беспокоило поведение дочери – девочка пила вино рюмку за рюмкой, – и он решил, что пора уходить.

Он сказал Анжелике, чтобы она шла за ним: сейчас они откланяются и вдвоем вернутся в замок. Раймон, не говоря уже о малышах с кормилицей, давно дома. На свадьбе оставался только старший сын Жослен: в этот момент он обнимал за талию очень миленькую деревенскую девушку. Барон не стал читать ему нравоучений. Он был доволен, что тщедушный и бледный подросток, держа в своих объятиях самое Природу, обретает хороший цвет лица и вполне здоровые желания. Сам барон был куда моложе, когда впервые затащил на сено цветущую пастушку из соседней деревни. Кто знает, может, эта девушка удержит Жослена в родном краю?

Уверенный, что Анжелика следует за ним, барон шел не оглядываясь и раскланивался направо и налево.

Но у его дочери были совсем иные планы. Она весь вечер обдумывала, как бы ей остаться здесь до зари, чтобы присутствовать при церемонии «горячительного напитка», и теперь, воспользовавшись толчеей, выскользнула из толпы. Взяв в руки сабо, она побежала к последним домам деревни, где было тихо и пустынно, потому что все, даже старухи, ушли на праздник. Анжелика увидела прислоненную к сараю лестницу, быстро вскарабкалась по ней и очутилась на мягком душистом сене.

Выпитое вино и усталость после танцев давали себя знать, Анжелика зевнула.

«Я посплю, – подумала она, – а потом пораньше проснусь и как раз попаду на церемонию „горячительного напитка“.