Время от времени к нему спускался преподобный отец Жоррас, иезуит; он осматривал его и ждал, что тот подаст знак и решит наконец обратиться к Господу.

Религиозные служители уже молились за него, не дожидаясь знака от ирокеза. Пройдя через крещение кровью, он так и так очутится на небесах, но все желали, чтобы он продемонстрировал, что он идет туда по доброй воле.

Беранжер уговаривала отца Жорраса, чтобы он вмешался и ускорил смерть несчастного, но священник лишь покачал головой. Нельзя нарушать обычаи гуронов, да и сам ирокез будет оскорблен подобным покушением на его героическую смерть.

— У мужчин просто нет сердца, — сказала Беранжер. — Господин де Фронтенак отказал мне по тем же самым причинам. Он заявил, что ему очень жаль, что запах доносится до его дома, ведь они так близко устроили место пыток, но он не в силах ничего изменить. А ваш муж вполне резонно возразил мне, что он не может вмешиваться в существующие отношения французов с местными племенами.

— Но почему вы пришли ко мне?

— Потому что вы — женщина; кроме того, говорят, что вы умеете разговаривать с этими индейцами.

Анжелика была в раздумьях. С одной стороны, она разделяла чувства Беранжер; с другой — понимала, что подобное вмешательство идет вразрез с устоявшимся тяжелым и подчас жестоким укладом жизни индейцев в Канаде, не имеющим ничего общего с европейским. Если бы Пиксаретт был здесь, она бы попросила его, и он одним ударом томагавка расплющил череп пленного; ему никто не осмелился бы противоречить, его все боялись.

— Эти дикари, они ужасны! — повторяла Беранжер-Эме и дрожала от страха. — Ах, зачем я приехала в Америку! Моя мать предостерегала меня.

Обе женщины сели в карету г-на де ла Водьера и вышли в Нижнем городе. В конце улочки были видны огни пламени, они вонзались в небо и освещали место пытки. Они оставили карету на краю дороги и дальше пошли пешком.

Ни лакей, ни кучер не поспешили вслед за дамами, они посчитали их поступок чересчур дерзким. Лакей сделал лишь несколько шагов, затем остановился.

Они, конечно, боялись этих краснокожих дьяволов, исполнявших около костра свои странные танцы и бивших в барабан, получавших удовольствие от жестокой мести, которой, казалось, не было конца.

При виде этого спектакля и вновь ощутив запах горелой кожи, Беранжер потеряла все самообладание. Она остановилась, ее начало тошнить. Анжелике пришлось идти дальше одной.

Приближаясь к месту пытки, она старалась не смотреть в ту сторону, где висел на столбе человек, с подожженной кожей, с которого уже сняли скальп, и кое-где была содрана кожа узкими полосками. Из раны на боку текла черная кровь. Казалось невероятным, что жертва еще жила, и однако это было так. И гуроны, и ирокезы путем длительных опытов научились поддерживать жизнь человека под жестокими пытками.

У ног ирокеза молодые индейцы разожгли костер, и угли его жарко горели, накаленные до предела. Время от времени воины разогревали там орудия пыток, а потом снова подходили к пленному, выбирая новый участок тела для истязании.

Анжелика остановилась в нескольких шагах от Одессонка, предводителя гуронов.

Он заметил ее и приблизился к ней высокомерной походкой. Его гладкое лицо с расплывчатыми чертами напоминало бы лицо пожилой полной женщины, если бы не яркое оперение на лысой голове и жесткое выражение глаз. Это был ловкий воин, высокого роста и с сильными мускулами.

Анжелика заговорила вполголоса.

— Одессонк! Прости мне мою слабость. Я пришла просить тебя смягчить твое неукротимое сердце, видя, как страдает мое. Прекрати пытку ирокеза… Прикончи его! Неужели ты не удовлетворил свою жажду мести? Ты подверг своего врага всем возможным испытаниям. Никто не упрекнет тебя в том, что ты из презрения к нему не использовал все пытки, достойные самого отважного воина. Убей его, умоляю. Пощади нас, ведь мы не привыкли так долго хранить ненависть в наших сердцах, ведь они не были закалены в битвах… Ты — христианин, и ты понимаешь, что мы не так сильны духом, как вы; мы слишком сильно страдаем и проливаем горькие слезы перед изображением Господа нашего, прикованного к кресту. Убей его, Одессонк, убей ударом твоего томагавка . Этим вы докажете всем, что вы мужественные воины.

Гурон был невозмутим. Ее просьба была возмутительна, ведь речь шла о престиже его людей и его самого. Если он уступит ей, то на него падет подозрение, что он чересчур мягок со своими врагами, что он забыл своих братьев, умерших в жесточайших муках в плену. Он будет с презрением отвергнут своими воинами.

— Обида, которую ты нанесла мне, выше горы Катарунк, — сказал он. Она не поняла, что означали его слова: отказ либо признание ее превосходства. Она вздохнула, увидев, как он поднес руку к поясу и отстегнул свою палицу с круглым наконечником из белого камня.

Не сводя с нее глаз, он несколько раз подкинул на ладони оружие, желая получше захватить его.

— Я буду благодарна тебе, Одессонк, — прошептала Анжелика, в ее тоне слышалось смирение, а губы подарили индейцу мягкую улыбку. — Я никогда не забуду твоей жертвы, и если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь, я все сделаю для тебя.

Одессонк сжал палицу в кулаке, затем посмотрел на пленника. Он еще колебался. Помимо своей воли Анжелика повернула голову и увидела на окровавленном лице блеск живых зрачков. Ирокез издали следил за их разговором и понял его смысл. Анжелика прочитала в его взгляде готовность капитулировать: пленный был благодарен ей, он больше может не бояться, что ему не хватит сил принять смерть, как подобает мужчине.

Он что-то прошептал, почти прохрипел. Увидев, что Одессонк принял какое-то решение, один из гуронов с раскаленным топором в руках, который он собирался вонзить в бедро пленника, остановился и обратился к нему. Неужели Одессонк решил прекратить пытки, не дожидаясь, когда ирокез отдаст концы. Одессонк возразил ему, что нужно пощадить ранимые сердца белых женщин, ведь он сам — христианин. И он приказал всем отойти в сторону. Воины прекратили свои пляски, умолк барабан. Все молчали. Палачам даже было на руку закончить истязания этого ирокеза, потому что в последнее время они отвыкли от столь длительных тяжелых церемоний.

Воин, державший топор, отбросил его далеко в сторону, больше он ему был не нужен.

Ирокез сделал неимоверное усилие, чтобы хоть чуть-чуть распрямить свое окровавленное и истерзанное тело на столбе пыток.

Одессонк с томагавком в руке решительно зашагал к человеку, который наконец-то обретет смерть,

Прежде чем умереть, ирокез сказал несколько слов.

— Сюда идет Уттаке. Он убьет всех вас, паршивые собаки!

Это высказывание было расценено как добрый знак, открывший пленнику дорогу в рай.

А г-н де Фронтенак вместе с г-ном де Кастель-Моржа решили повидать предводителя Пяти Народов.

Вокруг Квебека собирались воины из племен алгонкинов. гуронов и абенаков, все только и говорили, что о войне, и к разговорам примешивались звуки барабанов.

Одессонк обратился к своим молодым воинам: «Братья, пришло время собрать все свое мужество и заполнить стрелами ваши колчаны. Мы не должны допустить, чтобы, в ваших лесах распевали песни войны. Мы развеем нашу скуку и научим наших врагов проигрывать нам».

Г-н де Фронтенак и г-н де Кастель-Моржа вопросили графа де Пейрака сопровождать их во время визита к Уттаке. Несмотря на то, что они отправлялись на мирные переговоры, они все же решали предстать в более сильном составе. Им хотелось узнать, почему Уттаке решил нарушить мирный договор, заключенный ирокезами несколько лет назад.

Сложность данной миссии заключалась в том, чтобы удержать союзников-ирокезов от поспешных действий. Подобные истории бывали и раньше, и Фронтенак всегда чувствовал себя как рыба в воде. Он обожал эти встречи с индейцами и ирокезами, красоту их речи, их хитроумные суждения. Ему доставляло истинное наслаждение очаровать их своей ловкостью и еще тем, что он думал и чувствовал так же, как они.