В конце концов, после долгих колебаний, Ортанс взяла для подруги атласное платье небесно-голубого цвета, а для себя – ансамбль цвета неспелого яблока, который освежал невыразительное лицо этой брюнетки.

Наступило утро двадцать шестого августа. Взглянув на тощую фигуру сестры, которой фижмы верхнего платья придали некоторую округлость, на ее матовое лицо, оживленное зеленым платьем, на ее негустые, но мягкие и тонкие каштановые волосы, Анжелика, покачав головой, сказала:

– Право, Ортанс, мне кажется, ты была бы прелестной, если бы не твой желчный характер.

К ее великому удивлению, Ортанс не рассердилась. Она вздохнула, продолжая крутиться перед большим металлическим зеркалом.

– И мне тоже так кажется, – проговорила она. – Но подумай сама, я не создана для того, чтобы прозябать в безвестности, а живу именно так. Мне нравится общество блестящих и хорошо одетых людей, я люблю светскую беседу, обожаю зрелища. Но домашние заботы совсем закабалили меня. Этой зимой мне удалось побывать на званых вечерах у одного поэта-сатирика, у Скаррона. Это ужасный, злой калека, но какой ум, дорогая моя! О, я никогда не забуду этих вечеров! Как жаль, что Скаррон недавно умер. Придется снова прозябать.

– Но сейчас ты не вызываешь жалости. Уверяю, вид у тебя блестящий.

– Конечно, будь я просто женой прокурора, это платье никогда не выглядело бы на мне так шикарно. Благородство нельзя купить. Оно в крови.

Склонившись над ларцами, чтобы выбрать себе украшение, сестры вновь ощутили дух клана, гордость за свое дворянское происхождение. Они забыли и о полутемной комнате, и о безвкусной мебели, и о столь же безвкусных бергамских гобеленах на стенах, которые ткали в Нормандии специально для людей среднего достатка.

В этот день господин прокурор на рассвете уехал в Венсен, где собирались высшие сановники государства, чтобы встретить короля приветственными речами.

Залпы пушек перекликались с колокольным звоном. Городская стража в парадной форме, ощетинившаяся пиками, алебардами и мушкетами, заняла свои места на улицах, где оглушительно кричали глашатаи, раздавая листочки с программой торжества, маршрутом королевского кортежа и описанием триумфальных арок.

Около восьми часов утра карета с облезлой позолотой, принадлежащая мадемуазель Атенаис де Тонне-Шарант, остановилась у дома прокурора. Подруга Ортанс оказалась красивой, яркой девицей: золотистые волосы, розовые щеки, перламутровый лоб, украшенный мушкой. Голубое платье, которое ей дала Анжелика, удивительно сочеталось с ее немного навыкате, но живыми и умными глазами цвета сапфира.

Она мельком поблагодарила Анжелику, хотя на ней было не только ее платье, но и великолепное бриллиантовое ожерелье, тоже одолженное Анжеликой.

Мадемуазель Атенаис де Тонне-Шарант де Мортемар жила в убеждении, что все

– ее должники и оказать ей услугу – для каждого большая честь. Семья ее была бедной, но Атенаис считала, что их старинный дворянский род стоит любого богатства. Брат и сестра ее, судя по всему, были о себе столь же высокого мнения. Все трое обладали бьющей через край энергией, насмешливым умом, страстным характером и тщеславием, что делало их весьма приятными и в то же время весьма опасными собеседниками.

Все жизнерадостное общество уселось в карету, которая покатила по запруженным людьми улицам, мимо домов, украшенных цветами и гобеленами. Всадники и вереницы экипажей с трудом пробивали себе путь сквозь толпу, которая становилась все гуще, к Сент-Антуанским воротам, откуда должно было начаться торжественное шествие.

Придется сделать крюк, чтобы заехать за бедняжкой Франсуазой, – сказала Атенаис. – Сейчас это будет нелегко.

– О боже, избавь нас от вдовы скрюченного Скаррона! – воскликнул ее брат.

Он сидел рядом с Анжеликой и бесцеремонно прижимался к ней. Сославшись на жару, она попросила его отодвинуться.

– Я обещала Франсуазе взять ее с собой, – настаивала Атенаис. – Она милая женщина, и с тех пор, как умер ее калека супруг, у нее так мало развлечений! Я даже думаю, что она уже сожалеет о том, что его нет.

– Еще бы! Пусть он был уродом, но он давал в дом деньги. Вдовствующая королева назначила ему пенсию.

– А когда Франсуаза вышла за него замуж, он уже был калекой? – спросила Ортанс. – Эта пара всегда вызывала мое любопытство.

– Да, он уже тогда был скрюченный. Он взял ее девочкой, чтобы она ухаживала за ним. Она была сиротой, ну и согласилась. Ей было пятнадцать лет.

– Вы думаете, она действительно согласилась? – спросила младшая из сестер.

– Кто знает… Ведь Скаррон повсюду кричал, что ревматизм лишил его всего, кроме языка и еще одного… Ну, вы сами понимаете… Наверняка он научил ее всяким штучкам. Ведь он был такой развратник! А потом, ей-богу, у них бывало столько народу, что какой-нибудь статный сеньор должен же был взять на себя труд поразвлечь ее. Называли де Вийарсо.

– Надо признать, – сказала Ортанс, – что хотя госпожа Скаррон красавица, она всегда держалась очень скромно. Не отходила от кресла на колесиках, в котором сидел муж, помогала ему устроиться поудобнее, подавала целебные отвары. И вместе с тем она образованная женщина, умеет прекрасно вести беседу.

Вдова ожидала их на тротуаре около невзрачного дома.

– Боже мой, какое платье! – прошептала Атенаис, прикрывая ладонью рот. – Юбка совсем вытерта.

– Почему же вы ничего не сказали мне? – спросила Анжелика. – Я подыскала бы что-нибудь для нее.

– Да, конечно, я как-то упустила это из виду. Франсуаза, садитесь же!

Молодая женщина грациозно поклонилась всем и села в уголок. У нее были красивые карие глаза, затенявшиеся длинными, чуть подкрашенными сиреневой краской ресницами. Уроженка Ниора, она жила в Америке, но, оставшись сиротой, вернулась во Францию.

Наконец, они без труда добрались до прямой и чистой улицы Сент-Антуан, где было уже не так многолюдно. Экипажи стояли на соседних улочках. Отель де Бове гудел словно улей. Над балконом в центре фасада был натянут малиновый бархатный балдахин, обшитый золотым и серебряным позументом и бахромой. Фасад был украшен персидскими коврами.

На пороге разодетая одноглазая старая дама, похожая на святые мощи в раке, подбоченившись, покрикивала на рабочих, которые развешивали ковры.

– А это что за мегера? – спросила Анжелика, когда они шли к отелю.

Ортанс сделала ей знак молчать, а Анжелика, прикрывшись веером, прыснула.

– Это, милая моя, хозяйка дома Катрин де Бове, по прозвищу Кривая Като. Она была камеристкой Анны Австрийской, и когда нашему юному королю пошел пятнадцатый год, королева поручила ей просветить его. Вот где кроется секрет ее богатства.

Анжелика не смогла удержаться от смеха.

– Надо полагать, ее опытность возместила отсутствие красоты.

– Пословица гласит, что для юношей и монахов нет уродливых женщин, – добавил молодой Мортемар.

Но несмотря на насмешки, все они почтительно поклонились бывшей камеристке.

Она пристально оглядела их своим единственным глазом.

– А, пуатьевенцы. Ну, ягнятки мои, не мешайте мне. Залезайте-ка побыстрее наверх, пока мои служанки не заняли лучшие места. А это кто такая? – она ткнула своим скрюченным пальцем в сторону Анжелики.

– Моя подруга, графиня де Пейрак де Моран, – представила Анжелику Атенаис.

– Так-так! – проговорила старая дама и как-то странно хихикнула.

– Уверена, она что-то знает о тебе, – шепнула сестре Ортанс, когда они поднимались по лестнице. – Мы наивны, воображая, что дело не получит скандальной огласки. Я не должна была брать тебя с собой. Тебе лучше вернуться домой.

– Ладно, только отдай мое платье, – сказала Анжелика, протянув руку к корсажу сестры.

– Утихомирься, дура, – ответила Ортанс, отталкивая ее.

Атенаис де Тонне-Шарант приступом взяла окно в одной из комнат для слуг и устроилась около него вместе с Анжеликой и Франсуазой Скаррон.

– Отсюда чудесно все видно, – воскликнула она. – Смотрите, вон Сент-Антуанские ворота, через которые въедет король.