Нет, способ покончить с этим был у меня впереди. Отрубить голову змее, и всякие другие крайне жестокие метафоры. Всадники достаточно скоро догонят меня, но я ставила на то, что это ничего не изменит. Силуэт Всадника Воинства было трудно разглядеть даже при Именном зрении, но он был там, на холме, оглядывающий беспорядок и излучающий благородное презрение. Да, в его движениях были все признаки гордыни, присущей дворянам. Даже в Аркадии некоторые вещи оставались неизменными. Я добралась до подножия холма прежде, чем враг догнал меня. Я прикидывала свои шансы, оценивая Всадника, в то время как копья становились всё ближе, когда он заговорил.

— Достаточно, — сказал он. — Я разберусь с этим. Сломайте остальных.

Как и ожидалось. Мне действительно нравилась эта доля высокомерия в моих оппонентах. Я наговорила гадостей большому злому фейри и оказалась перед ним — конечно же, он захотел как следует проучить меня. И для него было важно сделать это самому, без участия своих подчинённых. Вероятно, дело не в чести, говоря о фейри, но высокомерие сойдёт как определяющий мотив. Я не была придирчива к терминам.

— Да, удачи с этим, — сказала я. — В последний раз, когда я видела Масего злым, он поджёг демона так сильно, что камень под тем расплавился.

— Мы не демоны, — сказал Всадник, поднимая копьё. — Мы не безмозглые мерзости. У нашего существования есть цель.

— А ещё у вас должны быть мозги, — сказала я. — Так что я искренне не понимаю, зачем ты устраиваешь весь этот беспорядок. Даже если тебе удастся победить моих людей, ты должен понимать, что Империя набросится на вас, и не остановится, пока не уничтожит.

— Эти вопросы выше вашего понимания, леди Марчфорд, — сказал он.

— Уже предвкушаю, как затолкаю эту фразу обратно в твою глотку, — весело ответила я, оскалившись.

Копьё опустилось, Всадник бросился в атаку, и моё Имя завыло от радости так громко, что заглушило ветер.

— Сто сорок третья: не пытайтесь предотвратить пророчество, исполнить пророчество или каким-либо образом вмешиваться в пророчество. Проглатывание яда приведет к более быстрой смерти и менее ироничному ужасу, причиняемому Творению.— Двести героических аксиом, автор неизвестен

Кайросу было двенадцать лет, и жить ему оставалось меньше года.

Это было то, что он узнал сегодня, спустившись в склеп, хотя король запретил ему это делать. То… существо в гробнице произнесло своё пророчество хриплым шёпотом — что он не доживет до своих тринадцатых именин. Ему хотелось бы сказать, что он удивлён, но было ли когда-нибудь что-то более очевидное? Он родился слабым, с мёртвым глазом и дрожащими конечностями. Вырванный из чрева матери слишком рано, когда течение её беременности было нарушено, и она начала увядать, как виноград на лозе. Священники и маги говорили, что он не переживет свою первую зиму, и его отец умыл руки, поместив его в дальнее крыло дворца и утопив в вине все мысли о нём. Но Кайрос и по сей день таскал свою искалеченную шкуру по городу, принц крови, которому никто не хотел смотреть в глаза. Принц или нет, он был изгоем. Несчастье коснулось его рано и никогда не отпускало, говорили они. Плохое семя. Вот что случалось, когда короли женились на простолюдинках, даже по любви.

Ребёнок с мёртвым глазом закрыл дверь после того, как отпустил слугу, и опустился на колени на дрожащих ногах у чаши. Окунув тряпку в теплую воду, он вытер пыль и грязь с лица, прежде чем устало прижаться лбом к гладкой прохладе столешницы. Кайрос выдохнул, его дыхание было прерывистым. Священники сказали ему, что его легкие еще не полностью сформировались, когда он родился. Вот почему иногда он давился собственной слюной, хватаясь за горло, пока Бог, столь же жестокий, сколь и милосердный, не возвращал ему дыхание. Те же самые священники убеждали его вверить свою жизнь Верхним Богам, искать облегчения в жизни после этой. До тех пор он должен находить утешение в молитве и добрых делах: они не успокоят его тело, но смоют его грехи. Они никогда не говорили точно, какой грех он совершил. По-видимому, родиться было достаточно плохо, чтобы не было необходимости обсуждать этот вопрос. Калека тихо рассмеялся, но хриплый кашель оборвал его веселье. Его колени, казалось, уже распухли, но он продолжал на них стоять.

Он сложил руки и попытался очистить свой разум, чтобы слова Дома Света заполнили его. Ничего не последовало. Уставившись в чашу, Кайрос вздохнул.

— Я пытаюсь, — сказал он Небесам, — найти причину поклоняться вам. Хоть какую-нибудь.

В ответ на него смотрело его же искажённое отражение наполненным кровью мёртвым глазом, ставшим ещё более чудовищным в отражении водной линзы.

— Ваши люди говорят мне, что на Небесах есть место, куда отправляются праведные души, — сказал он. — Этакое место вечного блаженства, из которого никто никогда не возвращался. Награда для тех, кто следует семнадцати главным добродетелям, проживая отведённое им время на Творении.

Он лениво щёлкнул по краю чаши. Его коленные чашечки болезненно пульсировали, но Кайросу было не привыкать к боли. Это был старый друг, учитель, который воспитывал его с пелёнок и следовал за ним в каждом его неверном, вымученном шаге. Вода покрылась рябью, превратив его отражение из уродливого в абстрактное.

— Иногда это искушало меня, — сказал он. — Мысль о месте без страданий. Однако я должен задаться вопросом — что бы я вообще там делал?

Он усмехнулся.

— Петь вам дифирамбы, радоваться вместе со всеми другими достойными душами? — изрек он. — Скажите мне, о Верхние Боги, за что я должен восхвалять вас?

Тишина была ему ответом. Так было всегда. Даже в самом сердце Дома Света, где, по словам Дориана, тот почти слышал пение Хоров, Кайросу была дана лишь тишина. Даже у Небес были любимчики.

Нерешительный стук в дверь вывел его из задумчивости.

— Войдите, — сказал ребенок.

Слуга, по традиции выбритый наголо и в белых одеждах, скрывающих пол, опустился на колени у открытой двери.

— Принц Кайрос, — сказал слуга. — Король посылает за тобой.

Калека, пошатываясь, поднялся на ноги, тяжело опираясь на стол.

— Я плохо себя чувствую, — ответил он. — Скажи моему отцу, что я не смогу предстать пред ним.

В дверях появились двое мужчин, одетых в богато украшенные бронзовые доспехи дворцовой стражи. Кайрос задавался вопросом, применялись ли их мечи хоть раз по назначению? Сомнительно: все настоящие солдаты пошли в армию.

— Король настаивает, мой принц, — сказал один из них.

— Действительно? — спросил калека. — Что ж, я избавлю всех нас от унижения, не заставляя тащить меня туда, перекинув через плечо.

Колени пульсировали, Кайрос последовал за стражами в коридоры. Слуга стоял на коленях, пока принц не вышел. Прогулка была долгой, по меркам Кайроса, и усугублялась его дневными нагрузками. Его покои находились в самой старой части дворца, той, которая когда-то была сердцем крепости, когда Гелике был не более чем замком с хижинами вокруг него, но эта часть была полностью отделана мрамором и золотом. По стенам красочно раскинулись фрески с изображением королей и Тиранов, все они изображали многочисленные победы воинственных правителей города. Это никогда не переставало его забавлять. Его отец никогда в жизни не держал в руках меч и даже не ездил верхом. За несколькими стычками со Стигией и Аталанте, которые произошли при его жизни, наблюдал один из многих генералов, заполонивших дворец, которые, хотя и были явными паразитами, по крайней мере, знали что делать на поле боя. Род Теодосия с каждым годом все глубже утопал в винной бочке.

Они не направились в Большой зал, хотя это было то место, где должны были проходить подобные аудиенции: король редко покидал свою гостиную без крайней необходимости. Гостиная разрослась, когда снесли стены, отделяющие соседние покои, чтобы освободить место для большего количества диванов и прямого пути как в погреба, так и на дворцовую кухню. Те немногие дела, что всё ещё велись королевской линией Гелике вместо того, чтобы быть переданными в руки советников, решались чаще всего там. Кайрос заходил в ту комнату всего несколько раз — его не приглашали на придворные игрища и попойки, которые происходили за этими дверями. Да он бы не пришёл, даже если бы пригласили: нет более отвратительного зрелища, чем упивающиеся вином люди. Противный смех всегда внушал Кайросу мысли, которые заставили бы Небеса нахмуриться.