ДАВИД ЭДЕЛЬШТАДТ (1866–1892) ПОРТНОЙ Привычно, тихомолком, Согбенный и седой, С дрожащею иголкой Сидит старик портной. Он отдыха не знает: Все ночи напролет Он плачет, он вздыхает, Кроит, точает, шьет. Он думает с тоскою: «Я — бедный человек, Ни хлеба, ни покоя Не заслужил за век». Передохнуть минуты Нельзя ему никак: Необходим кому-то На завтра новый фрак. Должна обнова гладко Сидеть, как никогда, Не там примнется складка, Пошивщику беда! Все франта молодого С пристрастьем оглядят, Но о слезах портного Подумают навряд. Усталый и несытый, Он впопыхах идет. Заказ, по мерке сшитый, Портной в руках несет. Но как дождаться платы, Когда готовый фрак На щеголе богатом Чуть-чуть сидит не так. Старик портной съестного Домой не принесет. Сиди с иголкой снова Все ночи напролет. He есть детишкам сладко, Не пить им молока, На новом фраке складка Топорщится слегка. Ах, дети, плачьте тише, Поймите наконец, Что фрак чуть-чуть не вышел Стал старым ваш отец. Ах, франты, право слово, Не слезы ли портных Горят на ваших новых Одеждах дорогих? МОЕ ЗАВЕЩАНИЕ Когда умру, друзья, то вскоре К могиле, чтя мой вечный сон, Вы принесите флаг, который Рабочей кровью обагрен. Под ним — не песней поминальной, А гимном вспомните меня, Что прозвучит, как звон кандальный, России рабство прокляня. И гимн «В борьбе», что мною сложен Во имя лучших вольных дней, Услышу в гробе я, быть может, Как звон спасительных мечей. Освободительного боя Услышу я последний гром, И с просветленною душою Мы песню громче запоем. 1889 ИОСИФ БОВШОВЕР (1873–1916)
К ВЕТРУ Мои слова, их жар и трепет, О ветер, унеси с собой. Они подобны черным углям, В которых скрыт огонь живой. Неси к сердцам, в неволе ждущим, Когда придут свободы дни, Слова, исполненные жара, В сердца живые зарони. А если в жилах кровь уснула — Ее волнуй, ее буди, Чтоб кровь горячая пылала Свободы пламенем в груди! РАБУ Когда я гляжу на жестоких господ, Гнетущих тебя, страстотерпца, Рождается гнев — он растет и растет, Как пламя, из самого сердца. Пожар, о расплате, о мести крича, В полнеба горит и дымится; С землею сровнять я готов палача, Который над слабым глумится. Но если ты, раб, притерпелся, застыл И медлишь уйти из неволи, — В душе остывает неистовый пыл, Смеюсь я и плачу от боли… РЕШИМОСТЬ Жаждет мир покоя, сна — Мне ж дорога суждена! Целовало меня зло, Сердце кровью изошло; Все терпел упрямо я, Рана зажила моя. В мире, что с бедой знаком, Стану светлым маяком, Буду я в ночи светить, Чтобы спящих разбудить… ОН УШЕЛ Оба немо неподвижны, В зале тает тишина, Меж гардинами неслышный Луч крадется от окна. Оба немы. Взор смятенный Гаснет, мучимый мольбой. Поняла, пошла смиренно И рояль открыла свой. «Восемь мучеников» нежно Заполняют грустный зал. Танец пальцев безмятежный Он в молчанье наблюдал. Доиграла. И сомкнулась Тишина, упав на пол, От рояля отвернулась, В зале пусто — он ушел. ХАИМ-НАХМАН БЯЛИК (1873–1934) ЛЕТО УМИРАЕТ… Пред смертью лето ярко увядает, Кровь пурпура горит над самым краем Туч предвечерних, листья опадают И шепчут: «Умираем, умираем». И сад осиротел, и лишь блуждают Печальные мечтатели без цели, И ласточкам последним сострадают И шепчут: «Улетели, улетели». Осиротело сердце. Вот и осень С вопросом приближается к окошку: «Ты обувь починил? Пальто заштопал? Готовь дрова и запасай картошку!» |
