Откуда этот шум и крики, о чем галдит вокруг народ?

Как будто два батмана корма молле сейчас недостает.

Он крик тот поднял из-за денег, дошел тот голос до небес

Быстрей, чем трубы Исрафила, — во славу таинств и чудес.

О господи, он просит деньги? И потому-то — неспроста! —

Повсюду ныне беспорядки, повсюду ныне суета.

Мы с жалобой на эту жадность, не только мы, не мы одни —

Все ангелы теперь в тревоге; о, как печалятся они!

И зной, и засуха, и голод — с одной посмотришь стороны.

Моллой раздутая тревога — с другой посмотришь стороны.

Во всех углах земного шара, в Иране больше, чем везде,

Народы облачились в траур, молла вещает: быть беде!

На свете том однажды Страшный свершится суд, один лишь раз!

Для нас же суд на этом свете — и каждый год, и каждый час,

Как месяц махаррам подходит — молла виновен — судят нас.

Творец тебя создал в прекраснейший день,

Мечты о тебе я на сердце ношу,

От жажды сто ран на груди у меня,

О, вылечи мне хоть одну, я прошу!

В гранат твоих персей влюблен я давно,

Мне днем от рыданий, как в полночь, темно.

Как фениксу — жаждать огня мне дано,

Сычей вместо соколов не выношу.

Так плачь, Алескер, никого не виня.

Я вижу, как феникс встает из огня.

Глаза твои в горе ввергают меня,

Лицо мое блекнет, я горько грущу…

Я выглянул как-то случайно в окно.

Красавица тонкая мимо прошла,

Подняв свои брови, пустила стрелу —

И в кровь мне ресница любимой вошла.

Увидел глаза голубые твои,

И старые раны открылись мои.

Я душу бы отдал во имя любви,

Но ты, нетерпеньем томима, прошла.

Едва лишь успел на тебя я взглянуть —

И книгою горестей сделалась грудь.

Просил Алескер: «Обо мне не забудь!» —

Ты все-таки неумолимо прошла.

Желтеет колос, и краснеет мак,

Ковром цветов весну встречали горы.

Шах или раб, купец или бедняк —

Их никогда не различали горы.

Есть на вершинах снег для всех больных.

Горят цветы, и мед томится в них.

Все родники слились в живой родник,

Тоску убьют в ее начале — горы.

Весной в горах вода ключей светла.

Народ пирует. Пляска весела.

Для нас сыры, янтарные масла

И мед цветов предназначали горы.

Весной они — как щедрый, славный хан,

А осенью — как зреющий баштан.

Но первый зимний приходил туман —

Свои одежды с плеч роняли горы.

Порой дожди, порой туман седой —

И путники дрожат перед бедой.

Порой обвал смешает кровь с водой…

О многом страшном умолчали горы.

Парчу на холст сменивши в эти дни,

Курились молча в вышине, одни.

Пред шахами не гнули шей они, —

Природной крепостью стояли горы.

Сойдут кочевники с нагорий вниз.

Завянут розы, и умрет нарцисс.

Ты, Алескер, от грез любви очнись, —

Иди, неси свои печали в горы.

Мне этой встречи не забыть. У родника

На синеокую ханум упал мой взгляд.

Пронзила стрелами ресниц мне грудь она,

Краса ее вошла мне в кровь, как сладкий яд.

Я дал ей знак, что не могу владеть собой,

Что нежностью ее пленен и красотой.

Смеясь глазами, покачала головой…

Ее глаза! Как душу мне они томят!

«Красавица, я Алескер… Скажи, как быть?

Что делать мне?…» Она в ответ: «Меня забыть!

Просватана, другого я должна любить».

И тут я руки опустил, тоской объят.

Перед тобой повинен я:

Что было правдой, ложью стало,

И вот пуста душа моя, —

Дорога бездорожьем стала.

Взгляни — и мрак очей рассей!

Сгораю от вины своей.

Забудь обиды прошлых дней, —

Ты ближе мне, дороже стала.

Жизнь Алескер готов отдать

Тебе, чтоб сердца не терзать!..

Где ж соколу теперь летать?

И с куропаткой что же стало?

Мой бог, как было б хорошо не знать, какой нам жребий дан

Когда бы не было меня, познавшей горе и обман.

Не знать, что нас с тобою ждет, каким огнем разлука жжет,

Что страсть обоим принесет похмелья тягостный дурман.

Я б не ослепла, дорогой, ты не стремился бы к другой,

Не стал бы согнутой дугой мой, с кипарисом схожий, стан.

Хочу, чтоб мне не довелось стирать росу горючих слез, —

Им, став потоком, не пришлось впадать в соленый океан.

Как хорошо не знать цветов, ни аромата, ни шипов,

Не слышать вовсе соловьев в саду, что светом осиян.

Как хорошо, чтоб я могла б не знать про Миср и про Кинап

Не ведать, как Якуб ослаб, страдая от незримых ран.

Не знать грядущей жизни ход, сырых зинданов мрачный свод

Не видеть, как в пески уйдет, бренча, последний караван.

Юсуфу, чья судьба тиха, чтоб не встречалась Зулейха,

Не познавать вовек греха, которым век наш обуян.

Жить не печалясь и стеня, а в озарении огня…

Но это все не для меня, не для скорбящей Натаван.