ИДЕАЛЬНЫЙ ПУБЛИЦИСТ Он выступить готов бесстрашно против многих Убогих, Во всем подвластен он своей второй натуре — Цензуре. Он будет обличать, греметь под стать набату — За плату; Он возмутится вслух порядками дурными — Чужими, И тем, что весь парод придавлен тяжким горем За морем. Про бедствия всех стран расскажет он, минуя Родную, Советы он дает, чтоб наживался пуще Имущий. Он хочет, чтоб народ учился — до кончины Гнуть спины. Он жаждет, чтоб и пан осваивал культуру — Драл шкуру. Он не способен лгать и взятки брать, поверьте, По смерти. 1891 ОСИП МАКОВЕЙ (1867–1925) ВЫШЕ ТУЧ Выше туч, мой брат! Иди все выше! В горы из-под этой ветхой крыши! Тихо там, в заоблачном просторе, Не дошло туда людское горе. Не тревожат чары там весною, Ветер лишь да тучи пеленою. Но студеный горный, снег сыпучий Лучше, чем в долинах град и тучи. Лучше зимний холод на вершинах, Чем весна без радости в долинах. Там, где мир нагорный — твой учитель, Сам ты свой судья и утешитель! ДУМКА Мне кажется, что я не жил, А жить все только собирался, Чего-то ждал, искал, тужил, Служить чему-то обещался — А молодость и промелькнула И, жизни не видав, заснула. Вот день, ненастный, как всегда. Я грустно панихиду правлю: «Прощайте, юные года! Я не хулю вас и не славлю: Вас из могилы не добуду, Уже я молодым не буду». И все ж, тоскуя, вижу я Не мертвой молодость, а сонной: Еще не время для нытья, Не время песне похоронной! Мы поживем! Послужим людям! Искать и ждать чего-то будем! ЭЛЕГИЯ Когда умрем и зарастем цветами, То в памяти мы оживем не раз, Покамест рядом с нашими костями Все не заснут, кто только помнил нас. И уж последней смертью будет эта, И даже прах наш ветром разнесет. Придет весна, пора любви и света, А нас никто нигде не назовет… Лишь девушка, полуденной порою Бродя одна, зайдет в притихший бор И вдруг сожмется сердце молодое, И затуманится слезами взор. Она услышит нас, увидит зримо, Как сон, как отзвук повести былой, И, опустив глаза, вздохнет, томима Властительною сказкою лесной. КАМЕННЫЙ ВЕК Сущность каменного века Досконально изучив, Вижу: лезет мой прапрадед Сквозь чащобу, еле жив. Волочет оленью тушу, Так что пот с него течет: Солнце клонится к закату, Но по-прежнему печет. У пещеры сбросил тушу, Кличет: «Эй, жена! Смотри! Дай-ка мне поесть жаркого, А зверюгу забери!» Но прабабка молвит тихо: «У меня жаркого нет, На, поешь сырого мяса — Было нынче на обед…» Разъярился мой прапрадед: «Что ты, стерва, мне плетешь? Убирайся из пещеры, Изобью, коль не уйдешь. День-деньской лесами рыщу, Как последний идиот, А она сырое мясо Мне на ужин подает!» А прабабка испугалась, Говорит: «Погас костер! Терла палочки я, терла — Не затлелись до сих пор!» Он хватает нож кремневый: «Уходи, старуха, прочь!» Отхватил оленью ляжку, Ест сырую, хоть не в мочь. Тут прабабка зарыдала, Слезы капают на грудь: «Каждый день готовь жаркое, А поди огня добудь!» Не печалься так, бабуся! Это, право, ерунда! Скоро ты огонь добудешь, И пройдет твоя беда. Горше будет твоим детям С электричеством в ладу: Будет им огня довольно, А жаркое — раз в году. АГАФАНГЕЛ КРЫМСКИЙ (1871–1942)
ОДИНОКИЙ НА ЧУЖБИНЕ (Отрывок) От арабских фолиантов На мгновенье отрываюсь, И в окне моем я вижу: Сад раскинулся, сверкая. Отведу глаза от книги — Под окном растут бананы, Шелестят листвою пальмы, Мирты, фиги и платаны. Я акацией любуюсь И маслиной серебристой, Миндалем светло-зеленым, Кедром стройным и смолистым. Ближе подойду к окну я — Пахнут розы, базилики, Туберозы и фиалки, Ароматные гвоздики. Только вдруг тоска змею Вокруг сердца обернется: Сам не знаю, грусть откуда И куда же сердце рвется? |
