1916 ИЗ МОЛДАВСКИХ ПОЭТОВ КОНСТАНТИН СТАМАТИ(1786–1869) ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК Не надо мне процветанья имущего гордеца, Который живет в достатке с тех пор, как открыл глаза, Ведь я — как листва сухая, гонимая без конца Куда-то, по воле рока, куда унесет гроза. Ищу я, ищу я друга, который мне даст покой, Но близкой души не встретишь, не сыщешь ее нигде, И нет, увы, утешенья в жестокой толпе людской, А только врагов злорадство, радующихся беде. И вот ничего мне люди не дарят и не сулят, Ведь честному жить несладко с негнущейся головой: Толкуют, что он в пустыне находит душевный лад, — Скажу, что он лишь в могиле покой обретает свой. БЕДНЫЙ ЮНОША И БАРЫШНЯ Я бы хотел, Елена, чтоб ты таила это — Что я любим тобою; ведь я бы счастлив был Таким бесценным даром в мальчишеские лета, Когда молчит рассудок и властен сердца пыл. Хочу я, чтобы счастью все дни мои служили — Так некогда трудился Иаков для Рахили. Я бы хотел, Елена, чтоб бедною была ты, Чтоб жизнь в довольстве, в неге была добыта мной: Из мрамора чертоги, роскошные палаты С одеждой дорогою, мехами и казной, Чтоб жемчуга, как зубы, улыбкою сияли, Очам твоим равнялись сапфиры и эмали. Я бы хотел, Елена, чтоб не такой красивой Была ты — чтоб я выбрал, что мне милей в тебе: Твои душа и сердце налиты кроткой силой, Они-то неизменны в изменчивой судьбе. Но слишком хороша ты, не будешь ты иною… О, сможешь ли, дочь неба, моею быть женою? СИНИЕ ГЛАЗА Я видал сиянье слез из синих глаз, Как алмазы — слезы на твоих щеках Или как росинки в предрассветный час На фиалках юных, на легких лепестках. Смеху и улыбке, нежной плоти рта Нипочем и жемчуг и рубин смутить, Синих глаз лучистых блеск и теплота Вмиг меня умеют к жизни возвратить. Я, как туча в ярком солнечном луче, Золотом по мраку весело свечусь, И душа, привыкшая быть в параличе, Снова оживает, забывая грусть. Синих глаз сиянье разгоняет ночь, Скорбь, тоска и муки отлетают прочь. СКОРБЬ Куда мне деваться от скорби большой? Супругу любимую, смерть, отняла ты, Я навзничь повергнут с разбитой душой, Больной, обессиленный ядом утраты. Не выразить горе ничем и никак, И в горле моем застревают рыданья, И сердце болит, и неровен мой шаг, И грудь переполнили стоны страданья. Лишь смерти дано бессердечно пресечь Обеты супружества, верные клятвы, Огонь поцелуев и нежную речь — И ныне они, как она, безвозвратны. Былого блаженства счастливые дни Расстались, как тени мелькнувшие, с нами, Жила наша радость мгновенья одни — Ее я теперь искупаю слезами. Так я средь людей, неутешный, живу; Но, друг мой, с тобой я мечтами моими, Всечасно с тобою — во сне, наяву Твое повторяю любимое имя. Порою мне кажется: вижу тебя И слышу знакомый твой шаг в отдаленье, Зову и молю — но, безмолвно скорбя, Глядишь ты, не в силах продолжить движенье. Ко мне не идешь ты! Забыто ль тобой, Что были тебе колыбелью объятья? Забыты ли говор и шепот ночной И ласки, что мог принимать и давать я? И если все будет и далее так И сил недостанет скитаться по свету, Я лягу под землю, в таинственный мрак, И вырежут надпись надгробную эту: «Здесь, в этой могиле, вдовец погребен, Что умер, все силы от скорби теряя, И слово последнее вымолвил он: «Супруга моя, одинок без тебя я!» ГЕОРГЕ АСАКИ (1788–1869)
ОБЕЗЬЯНА НА МАСКАРАДЕ Жил философ в царстве некой, Одинокий, как паук, Слыл он мудрым человеком, Знал он тайны всех наук. И свой собственный музей Он собрал с планеты всей. Раковины, камни, перья — Все предметы охватил. Под картиной Рафаэля Дремлет нильский крокодил. И каких только чудес Не перебывало здесь! Пополнял он днем и ночью Свой паноптикум всерьез. В общем, говоря короче, Обезьяну он привез. Обезьяну — как ни странно, — Скажем без обиняков, Он привез орангутанга С африканских берегов. Поселил — живи, дыши… И не чаял в нем души. День за днем, от мира спрятан, Он, не слыша ничего, Над старинным фолиантом Хмурил бледное чело. И, завален, увлеченный, Манускриптами по грудь, Мог лишь вечером ученый Час-другой передохнуть. С обезьяною, шутя, Забавлялся, как дитя. Как-то раз о маскараде Кто-то мудрецу сказал, И мудрец, забавы ради, Обезьяне заказал Пышный праздничный костюм (И взбрело ж ему на ум!), Самый яркий, самый модный — Чтоб не выглядеть смешно, В полном блеске, с позолотой, Красочное домино! И достал еще старик Важный, с буклями, парик. Все на совесть, без изъяна, Подобрал он, шутке рад. Как принцессу, обезьяну Разодел на маскарад. Маску выбрал И, как в сказке, В туфли бальные обул. И перчатки, без опаски, Ей на пальцы натянул. Мордочка, как кабачок, Скрылась в маске. И молчок! Обеспечен, честь по чести, Пышный выход — в высший свет, И, с присущим ей кокетством, К носу поднося лорнет, Вся, как облако, бела — Обезьяна в зал вплыла… Старец медленно под ручку С ней идет, народу — страсть!.. Гомон, давка и толкучка, Негде яблоку упасть. Рев оркестра, бубнов гром. Каждый лезет напролом. Музыка. Цыгане. Танцы. Аферисты, иностранцы. Желторотые юнцы И степенные отцы. Ведьмы — вровень с молодыми — Томно держат веера. Вздор бредовый — по-латыни — Изрекают доктора. Высший свет и полусвет, И кого здесь только нет! Дама, что на все готова, Скромно опускает взгляд. Исполняет роль немого Говорливый адвокат. И мои герои тут, В пестрой сутолке идут. Их толкают справа, слева, Пятятся на их пути. Обезьяна королевой Выступает впереди. И уже и тут и там Слух ползет по их пятам. И глядят уже с опаской, С уважением, всерьез… Кто скрывается под маской? — Вот мучительный вопрос, Интригует чрезвычайно: Что же под собой таит Столь сановное молчанье И величественный вид? Шепчут вслед, Прищуря глазки, Всех маститых перебрав: Знаете, кто в этой маске? Это — иностранный граф… Бросьте, то английский лорд Так величественно горд… Вот те крест, сомненья нету Кардинал… Проездом в Рим… Я скажу вам по секрету, То китайский мандарин!.. — Сборище новинке радо. Всем знаком и взгляд и рот. Кто — венгерского магната, Кто — микадо Узнает… Дамы ахают и тают, Множа громкую молву. Все мартышке угождают, Назначают Рандеву. По причине бенефиса Дарит ей билет актриса, Меценат зовет на пир. Векселей сулит банкир. И сует рецепт особый Друг-аптекарь, тут как тут… В общем, важную персону Все, без исключенья, чтут. Ух, в каком она почете! Все чины, за рядом ряд, На протекцию в расчете, Перед нею лебезят… И небрежно, свысока Оттирают старика… И тогда — Решив в отместку Тайны больше не беречь, Снял он с обезьяны маску И сказал такую речь: — О безмозглые бараны, О слепое дурачье! Вы всему чужому рады, Презирая все свое. Ну-ка, посмотрите сами — Вот пример перед глазами! Вот чему спешили разом Вы поклоны принести. А достоинство и разум Здесь, как видно, не в чести. Вам, что пресмыкались рьяно, Правда, видно, не нужна. Будь хоть черт, хоть обезьяна, Лишь бы — мантия пышна! А невежество хранит Гордо-молчаливый вид, И глупцы — во все века — Пышно рядятся в шелка… Замер зал. И тихо стало. Гасла за свечой свеча. Лишь мартышка приседала, До упаду хохоча. |
