Увы! Ты, как дворец, велик был и богат,

И с плоской высоты твоих беленых крыш,

Звездоточивой лишь настанет ночи тишь,

Внимал я, как внизу, шумя, бежит Евфрат…

Я плакал, плакал я, узнав, что ныне ты —

Развалина, лежат обломки лишь одни…

То был день ужаса, и крови, и резни…

А около тебя цвели в саду цветы.

Теперь спаленная, там комната была

Вся голубая. В ней я ползал на ковре.

Там детство проводил в веселье и в игре,

И за спиной росли два радостных крыла.

Увы, то зеркало разбито, чей кристалл,

Сиявший золотом, в своих лучах таил

Мои мечты, любовь, и чаянья, и пыл,

Где воля красная, где разум мой блистал.

Ах, умер ли родник, поющий во дворе?

Ах, ива сломлена ль и мой зеленый тут?

И под деревьями ужели не текут

Источника струи, стекая по горе?

И клетку помню я, и куропатку в ней…

Напротив — розы куст… Когда горел восток,

На утренней заре журчащий голосок

Дремоту с глаз сгонял мне песенкой своей.

О, дом мой, верь! Едва засну я вечным сном,

Душа свободная к развалинам родным,

Как голубь, прилетит, чтоб волю дать своим

И песням и слезам. О, верь, родимый дом!

Но кто, когда умру, кто принесет с собой

Святого пепла горсть от пепелищ твоих

И бросит на парчу покровов гробовых

И с ним смешает прах певца земли родной?

Горсть пепла, отчий дом! О, с прахом горсть твоим,

Горсть пепла из немой развалины твоей,

Из прошлых дней твоих, от горя и скорбей

Горсть пепла, чтоб мое осыпать сердце им!..

Я с грезой один меж родимых долин проводил свой младенческий день.

Был легким мой шаг, как на горных лугах белокурый прекрасный олень.

Я, радостный, бегал, была моя грудь от лазурного неба пьяна.

В глазах было золото, в сердце — надежда, душа была богом полна.

Пришел и роскошный, дарующий блага румяного лета закат,

И мне и земле за корзиной корзину дарил плодородный наш сад.

И молча я срезал со стройного стана ветлы, из прекрасных ветвей,

Одну — для свирели, для тайной свирели, для будущей песни моей.

Я пел, и ручей, адаманта светлей, и знакомые птиц голоса,

И ропот источников с чистой волной, и шумящие вечно леса,

И утренний ветер, зефир легковейный, нежнее, чем ласка сестры, —

Мне все отвечало на лепет певучий, на звуки свирельной игры.

Сегодня во сне я коснулся рукой сладкозвучной свирели моей.

К губам трепетавшим прильнула она поцелуем утраченных дней, —

Но память проснулась, прервалось дыханье, и, скрытая тьмою ночной,

Не песня лилась, а катилась слеза, а катилась слеза за слезой.

Терзаясь надеждою и тревогой, я в тот вечер был одинок,

Легли на весы судьба моей родины, мужество и страдание…

Внезапно снаружи, из ужаса тьмы, резко толкнули дверь,

Вошел он — красивый, родной, как брат, и все-таки чем-то страшный.

Был он молод, во мраке его зрачков небесные звезды цвели,

Торс мускулистый его казался высеченным из гранита,

Изнемогала душа от жажды справедливости и добра,

Дышало лицо добротой и болью, ароматными, как цветение.

Усевшись у лампы, мы говорили о муках родной земли,

И разум его полыхал, как сердце закованного титана,

В глазах друг у друга нашли мы сразу отсвет одной судьбы,

И горечь улыбок из сердца в сердце свободно переливалась.

Подолгу молчали и он и я, лишь память рыдала в нас,

Да свет моей лампы казался алым, да в комнате пахло кровью.

Я потускнел, как предутренний сон, предчувствующий рассвет,

Но тут он, прекрасный и гордый, встал и, сжав мою руку, молвил:

«Этот вечер — вечер прощанья, друг! Мой конь уже под седлом,

Он жаждет кровавых погонь и сеч, он ржет за дверью твоею,

А сам я отныне — лишь длинный меч, горем вырванный из ножен,

Склонись, дай коснуться губами лба, этот вечер — вечер прощанья.

О муках и гневе народа греми, без устали бей в набат,

Чтоб приняли в душу песнь о былом те, что придут в грядущем…

А я только воин и сирота, мне б только своих мертвецов найти…

Лучшую песню в дорогу дай, умереть мне хочется с песней.

Из долины каких размышлений придешь, когда воссияешь, надежда?

Ответь, чтоб успел я руки свои, дрожащие от нетерпенья и муки,

Протянуть к шафрану твоей зари и глаза свои, алчущие свободы,

Распахнуть навстречу ее лучам, ибо я жажду тебя и жизни.

Из каких океанов шальную волну ты плеснешь в наши утлые души?

Сколько морщин твоя ласка сотрет со впалых, выцветших щек?

Сколько улыбок на лица людские опустятся словно ангелы?

Сколько слез, сколько крови не будет пролито? Сколько вздохов не прозвучит?

Из пепла, покрывшего нашу землю, поднимется райский сад,

И будут не плакать, а петь родники, близ которых бродят стада,

И небо забудет о том, что шли дожди из гаснущих звезд,

И овцы привыкнут рожать ягнят на заливных лугах.

И дева, прекрасней которой нет, рассыплет у ног твоих

Ладан дымящийся и лепестки благоуханных цветов.

Мы старые храмы свои разберем, чтоб храм для тебя возвести,

Научится вновь улыбаться народ, а траур оденет палач,

И наша земля, что стоит на костях, станет пухом для легших в нее.

И я, даже я свой мечтательный лоб украшу нарядным венком,

А ветру позволю мои рукава взметнуть, как орлиные крылья.

В душу живую вдохну я свирель, я лире бессмертие дам,

А сам буду пить из бесценного кубка — вечный напиток богов…

Народ мой, языческой факельной пляской твой светлый приход почтим,

Симфония наших лесов и скал прогремит во славу твою!

А там, о колено сломав мечи, мы в былое обломки швырнем,

И лопнут от рева победного гимна медные трубы войны.