Там в Чипсайде, вблизи монумента, Ежедневно, ни мертв и ни жив, Чуть касаясь рукой инструмента, Мой слепец, в ожидании цента, Извлекает печальный мотив. Кем он был? И откуда явился? Как бессильно его колдовство! Со стеной серокаменной слился, В голый камень костями вдавился, — Я один и приметил его. Потому что знакомы мне звуки, Что слетают с надтреснутых струн, В них вдохнул бесприютности муки, Одиночество, горесть разлуки Еле слышный скрипач-говорун. Там в Чипсайде, вблизи монумента, Вновь людской закипает поток, Набегая, струясь, точно лента, Размывая напев инструмента, Чтобы он опечалить не смог. МОИ ГОЛУБИ Двух голубей родных сердцебиенье — «Он» и «она» — в моем глухом жилище; Они б могли поэту вроде Гейне Немало дать для вдохновенья пищи. Он бы воспел их нежный чистый облик Легчайшими словами-жемчугами, Вовек не стерлись и вовек не смолкли б Слова, что стали дивными стихами. Но я таким уменьем не владею. Хоть на птенцов глядеть — не наглядеться, Молчу и только сердцем холодею: Что рассказать об их счастливом детстве! Так редко вижу, чтоб они смеялись, Не им сверкает солнечное небо: Дневных лучей соломенная малость В лачуге, где, голодные, без хлеба, Заброшенные маленькие птицы Худые тельца зябко прикрывают, Молчат, смежая мокрые ресницы, Как будто спят, а может — умирают… ШОЛОМ — АЛЕЙXЕМ (1859–1916) НАШЕМУ ПОЭТУ Лето наступило — ясная пора, Чистый, свежий воздух, солнышко с утра, Землю устилая, зеленели травы, Зацвели деревья, пышны и кудрявы, А в саду тенистом звонкий соловей Сладостную песню пел среди ветвей. Но уходит лето. Холод и туманы. Дерево рыдает, лист летит багряный… Маленькая птаха в поисках тепла Прячется от стужи в глубине дупла… Сколько мне досталось горестей и муки, Взаперти сижу я, с близкими в разлуке… Я бы этой жизни хоть десяток лет С радостью бы отдал, дорогой поэт, Чтоб твои напевы снова зазвучали, Чтоб слезой омыли все мои печали… Я твоих далеких песен не забыл, Не остыл поныне слов горячих пыл. Этими словами были мы согреты. Где же ты сегодня? Мы не знаем, где ты. Ах, как ты нам нужен в этот горький час! Ты не отвечаешь, ты забыл о нас, В трудную годину ты покинул братьев, Мы живем без песен, мужество утратив. Где ты? Встань скорее! Пусть издалека Нам подарит радость мудрая строка. Что еще нам надо? Только б слышать снова Песню утешения, сладостное слово. НОВОГОДНЕЕ (Нашей пишущей братии)
Хотелось бы за год проверить итоги, Теперь подвести бы черту, Но наши враги к нашим слабостям строги, Все это у них на счету. Итак, мы хвалиться не будем! Не будем! Жаль тратить бумагу не впрок… К чему эту скуку навязывать людям, Когда Новый год недалек? Уж лучше, друзья, подсчитали бы смело Потери за прожитый год. Какого еще не свершили мы дела? Чего у нас недостает? Иные над нашей судьбой причитают, Но что нам до пролитых слез, Когда нас не слушают и не читают И жизнь наша — вечный вопрос? Печалей не в силах избыть мы слезами. Поможет ли в бедствиях смех? Мы сами должны что-то делать, мы сами… И нам ли страшиться помех? «Что делать? Что делать?» — вопрос постоянный, Но разве мы стали глупей? Поныне в нас бродят какие-то планы И множество всяких идей… Но люди? Где люди? И взять их откуда? Нас мало, чтоб мрак побороть. Пошли нам людей, соверши это чудо, Умножь наши силы, господь! Вновь год пролетит, как минувшие годы… Мы будем писать и писать. Гонения ждут нас, удары, невзгоды… Надежды нас будут питать. ЗИМА Дни веселья отзвучали, Настает пора печали. Лету вслед приходят снова Ветры осени суровой. Сыро в комнате, уныло, Стужа к окнам подступила. Сердцу грустно. Дни короче, Все длинней, все глуше ночи. За спиной твоей со злостью Машет ребе длинной тростью, Мрачный ребе, твой учитель. Будь он проклят — твой мучитель! Но, исполненный задора, Ребе лупит без разбора, Бьет нас до крови, но что-то Нам учиться неохота. О катке мечтаем чаще, Там снежок и лед блестящий, Гладкий лед — ах, что за чудо! Нет! Зубри строку Талмуда! Невтерпеж читать трактаты. Лупит, лупит нас проклятый… Учимся до поздней ночи, Тяжко, больше нету мочи. Клонит в сон, ворчанье в брюхе, Но к страданьям нашим глухи, Только палке вдоволь воли. Как солдат, нас учат в школе. Повелел наставник строго Петь молитву, славить бога. Петь не хочется кому-то? Что же, с ним поступят круто. Добредешь домой без силы, Спишь — и снова он, постылый, Ребе лишних слов не тратит: «Добрый день. Поспал — и хватит. Подымайся-ка, паскуда! Раскрывай-ка том Талмуда! Что там сказано о споре Мудрецов?» Не скажешь — горе! Снова — в хедер на рассвете. Ах, как дни унылы эти! Плетка хлещет нас, но что-то Нам учиться неохота. |
