ВААН ТЕРЬЯН (1885–1920) ГРУСТЬ Скользящей стопой, словно нежным крылом шелестя темноты, Прошла чья-то тень, облелеяв во мгле трав белеющий цвет; Вечерней порой, — легковеющий вздох, что ласкает кусты, — Виденье прошло, женский призрак мелькнул, белым флером одет. В пустынный простор бесконечных полей прошептала она. Не слово ль любви прошептала она задремавшим полям? Остался в цветах этот шепот навек, словно отзвуки сна, И, шепот ловя, этот шепот святой, я склоняюсь к цветам! 1908 * * * Оторван я от родимой земли, Мне отчий дом стал теперь чужим, С негасимою жаждой ищу я вдали То, что тайным стало путем моим. Вижу: бурные волны несутся сейчас, В пене, в грохоте свой ускоряя разбег. Кто же так растревожил, лазурные, вас?… О, родимый мой дом, позабытый навек! На юг ли, на север — мне все равно, Тревога растет в моем сердце больном. Нет жажде моей утоленья давно, Навек стал чужим мне родимый мой дом. 1908 СУМЕРКИ Там сеют золото сквозные облака, И волны ласково рассказывают сказки, И сердце жаждет слов, что пламенны, пока Усталая душа о тихой молит ласке. Звенит покой полей, и льет небесный свод Неистощимый свет печали и молчанья. В алмазном зеркале немотствующих вод Сияют облаков живые очертанья. И в сердце у меня, где только мгла одна, Тоска так сладостна в своей тревоге знойной, — Желаний там лампада зажжена… Как небеса горят на глади вод спокойной! О сладостная боль в сознании моем, В бездонном мире ты одна подобна чуду, Любовь твоя горит и светится во всем, Безумная тоска безмолвствует повсюду. * * * Если будешь в далеком, далеком краю И тоской заволнуется сердце твое, В ней узнай одинокую грезу мою, О тебе замечтавшее сердце мое. Если сердце твое затревожится вдруг И неведомой песни услышишь ты звук, — Это я о тебе неустанно пою, И зову, и тоскую в далеком краю. Ты — весна, снизойди же в холодную тьму, Золотою улыбкой меня подари. Мне в печали моей, в одиноком дому Светит имя твое розовее зари. НА КАТОРГЕ Безмолвная ночь. Не светит луна, Лишь мертвенный снег сверкает кругом… Ручьями шумя, возникни, весна! Победно греми, раскованный гром! Бездушная ночь. Бессветная высь. А кто-то глядит с тревогой во тьму, А кто-то зовет: «Рассвет, разгорись!..» И цепи звенят, и тяжко ему. Бескрайная ночь. Угрюмая хмурь. Забылся простор, во тьме онемев. Взметнитесь, мечи карающих бурь! Грозой разразись, накопившийся гнев! * * * Привет тебе, бурный страданья восторг, Владей мною — благословляю тебя! Ты с детства мой дух от покоя отторг, Покорно теперь принимаю тебя. Казни мое тело, омойся в крови, Веди на распятие душу мою! Вновь сердце раскрылось во мне для любви, И муки я полною чашею пью. О высшая слава, последний восторг, Огнем твоим грозным я снова объят! Струись, моих песен кровавый поток, Туда, где страданья людские молчат. * * * Ужель поэт последний я, Певец последний в нашем мире? Сон или смерть — та скорбь твоя, О светлая страна Наири? Во мгле, бездомный, я поник, Томясь мечтой об осиянной, И лишь твой царственный язык Звучит молитвой неустанной. Звучит, и светел и глубок. Жжет и наносит сердцу раны. Что ярче: розы ли цветок Иль кровь из сердца, ток багряный? И стонет в страхе мысль моя: «О, воссияй, мечта Наири! Ужель поэт последний я, Певец последний в нашем мире?» НАИРЯНКА Мне наирянка улыбнулась тонкостанная, Печальных глаз был прям и огнен верный взор, И чист был пламень, как заря, из ночи данная, Горел и жил открытый облик девы гор. И там, где северно и сумрачно от холода, Наирский день блеснул в душе, как солнце, ал, И в сердце роза, сердце огненно и молодо, Оно горит и мне велит, чтоб не молчал. Не петь нельзя мне непорочную и чистую. Огонь поет, огонь-краса, я весь в огне, Так солнце тучу разрезает дымно-мглистую, Наирский край, высокий край весь виден мне. |
