* * * Ты не горда, страна моя. Ты с мудростью печаль сплетаешь. Заветы давние тая, Ты огненной тоской пылаешь. И разве не за скорбь твою Тебе любовь моя и радость? Как ты, и я покорно пью И горечь всю твою и сладость. Люблю не славу светлых дней, Не наши древние сказанья. Люблю я мир души твоей И песен тихие рыданья. Люблю я бедный твой наряд. Тоской молитвенною болен, Огни неяркие из хат И звоны с грустных колоколен. * * * А там пастухи на свободных горах Огонь развели и друг друга зовут. Я узник, я пленник, покинутый тут… А там пастухи на свободных горах… Скитальцу, мне мирный неведом приют, Во власти я чьей-то, я в чьих-то руках… А там пастухи на свободных горах Огонь развели и друг друга зовут… * * * Вот снова дорога моя влечет меня в новые дали, Унылою песней, как встарь, баюкает поезд ночной. Я снова бездомен, один, томлюсь в непонятной печали, Опасности, бедствия вновь предчувствую чуткой душой. Просторам земным нет конца, не кончено время скитаний! Но я приближаюсь к тебе, — хоть в снах для меня просияй! Чем ближе ко мне твой рубеж, тем ты для скитальца желанней, Тем голос призывнее твой, родной обездоленный край! Всем сердцем стремлюсь я к тебе, о родины сердце святое, Печальной душою твержу я слово отчизны своей. О край мой! Селенья твои я вижу, с их древнею тьмою, И твой непреклонный народ, упорный под гнетом скорбей! Я сердце свое истерзал — твое да ликует светлея! Был горек мой день до конца, твой сладостен будет вдвойне! Мне сердце измучила ты, во мраке и стуже коснея, — Отныне пусть песни любви ликуют в счастливой стране! КОСТАН ЗАРЯН (1885–1969) * * * Горек хлеб на столе наших дней, Их судьбы В венках из шипящих змей Неистово пляшут на том невозделанном поле, Которое жизнью своей Называют люди… Словно ручей, сорвавшийся с кручи, Падало сердце мое, Тяжело ударяясь о скалы бед, Но песен покорных не обрело, Есть поднесь у него только стоны. По опаленным ущельям тоски Влачится оно, Горько ему одному В тишине дрожащей, осенней, — Ни спасенья, ни хлеба Осень уже не сулит. Она превратилась в отроковицу, С собой бы договориться и что все другие ей! Горек хлеб на столе наших дней. МИСАК МЕЦАРЕНЦ(1886–1908)
* * * Ночь сладостна, ночь знойно сладостна, Напоена гашишем и бальзамом; Я, в опьянении, иду, как светлым храмом, — Ночь сладостна, ночь знойно сладостна. Лобзания дарит мне ветр и море, Лобзания дарит лучей сплетенье, Сегодня — праздник, в сердце — воскресенье, Лобзания дарит мне ветр и море… Но свет души, за мигом миги, меркнет, Уста иного жаждут поцелуя… Ночь — в торжестве; луна горит, ликуя… Но свет души, за мигом миги, меркнет… НА РАССВЕТЕ В горах в монастыре песнь колокола плачет; Газели на заре на водопой спешат; Как дева, впившая мускатный аромат, Пьян ветер над рекой и кружится и скачет; На тропке караван по склону гор маячит, И стоны бубенцов, как ночи песнь, звучат; Я слышу шорохи за кольями оград И страстно солнца жду, что лик свой долго прячет. Весь сумрачный ландшафт — ущелье и скала — Похож на старого, гигантского орла, Что сталь когтей вонзил в глубины без названья. Пьянящий запах мне бесстрастно шлет заря; Мечтаю меж дерев, томлюсь, мечтой горя, Что пери явится — венчать мои желанья! ВЕЧЕРНЕЕ ЖЕЛАНИЕ В закате таять, ждать, надеяться до дрожи, Вверять себя тропе, струящейся в тиши, И сбрасывать, как змей изношенную кожу, Пресыщенность и лень с изломанной души, Луною пеленать ее, совсем больную, Быть братом синей мглы и розовой реки, И слушать, как поет, найдя тропу сквозную, Бродяжка — ветерок, не знающий тоски. Скитаться по полям, входить в калитку сада, Всю душу открывать колосьям и плодам, И с духами лесов, доверясь их крылам, В чащобы тишины летать; ведь надо все же Сродниться с каждым деревом, ведь надо Любить цветы, траву и все, что с ними схоже. В закате таять, ждать, надеяться до дрожи. |
