ПЕСНЬ ЛЮБВИ Дурманит ночь, туманит разум ночь, И, если не в дурмане, то в бреду, По зыбкой лунной тропке я бреду… Дурманит ночь, туманит разум ночь. Навстречу ласке моря я бреду, Там лунный свет и тени-миражи, — Сегодня воскресение души… Навстречу ласке моря я бреду. Но исподволь ветшает свет души, Коснуться бы устами той, одной… Сияет ночь звездами и луной… Но исподволь ветшает свет души. НОЧНОЙ ПОЛИВ Эх, как трется спиною о влажную тьму река, На кремнистых уступах нутро свое разодрав, Ах, как рвется ручей в буйство листьев, цветов и трав, Вожделея и помня, что летом ночь коротка. Тени скал под луною полночный плетут узор, В их объятьях качаются улицы и дома, А под кровом листвы Богоматерь стоит сама. А деревья столетние молятся на собор. Возле самого берега грезят во тьме сады, Той водою, что мимо стремится бог весть куда, Чтобы жизнь продолжалась, живому нужна вода, Без нее пропадут новорожденные плоды. В час ночного полива с лопатою на плече Босоногий садовник стоит у костра и надет, А туман над садами пахуч, словно дикий мед, И сверчки под луною стрекочут в густом плюще. Поднимаются к небу и стрекот и аромат, Прочертив полосу, словно новой кометы хвост, На песке вместе с волнами тают слезинки звезд, И костры златогривые вдоль берегов горят. Ах, как лихо бежит по арыку к садам ручей, С чьей-то песней сплетая напев торопливый свой, Ветерок, налетев, рукоплещет ему листвой, Месяц светит ему, разметав серебро лучей. Люди рушат запруды, течет и течет вода, — Пьют розарий, тутовник и поле и огород. Два удара мотыги — и новый поток поет, Извиваясь змеей, поспешая бог весть куда. И уже меж стволов не земля, а речной затон. — Хватит! — кто-то кричит, — как бы лишку не натекло! — Жирно чавкает ил, да по гальке скребет кайло… «Хватит!», «Хватит!», «Довольно!» — несется со всех сторон. В винограднике девушка, что-то поет она, А садовнику мнится — над люлькой тоскует мать… Плоть земная готова в страданьях добро рожать, Вожделенья и страсти свои утолив сполна. ХИЖИНА Где-нибудь у горы крутой, Близ тропы годами пустой Мне бы хижиной стать простой. И при солнце и при луне Поджидать бы путника мне; Зазывать бы мне на постой Тех, что едут не большаком, А тропой от звезд золотой, И для них, дымя очагом, Пищу греть на своем огне… Зазывать бы мне на постой Тех, кто мимо бредет с мешком, И, пришедшим ко мне пешком, Воздавать за привет простой. Воздавать за привет простой Жаркой печью, вином, едой, Поднося от своих щедрот Свежий хлеб и душистый мед. Сладко было бы слушать мне При трескучем живом огне Песню ставшего на постой, А потом при немой луне Снами вскармливать в тишине Душу ставшего на постой. Сладко было бы мне, едой Наполняя мешок пустой, Вспомнить утром о песне той, Постучавшейся в дверь ко мне, Повздыхать, погрустить чуть-чуть, Как-то дальше отыщет путь Постучавшийся в дверь ко мне. Мне б зимой в снегопад густой С не истраченной добротой Гостя ждать у тропы крутой. И того, кто тропою той С гор спускается при луне, — Провожать к столу прямиком, Я все это видел во сне. Быть столом и быть очагом Подошло бы, наверно, мне. Нет, не сладить уму с мечтой, Быть бы мне близ горы крутой, У дороги всегда пустой Горной хижиною простой, Ждущей путника на постой. ИЗ АЗЕРБАЙДЖАНСКИХ ПОЭТОВ
ЗАКИР (1784–1857) ГОШМЫ * * * Задержите на час полет в высоте, Поглядите на скорбь мою, журавли. Вы куда и откуда стремите полет, В облаках величаво трубя, журавли? Здесь, под вами, чернеет разрушенный кров! Пролетайте над ним, как тень облаков! Вы летите над гнездами ястребов, Сберегите в пути себя, журавли! Я, живя на чужбине, надежду таю; День и ночь я о родине слезы лью. Я, как вы, чужестранец в чужом краю, Вдаль я вас провожаю, скорбя, журавли! Я люблю ее пастбища, водную гладь, Хоть бы раз мне лицо ее увидать! Может, вы мне хотите о ней рассказать Шумом крыл и наклоном шей, журавли? Я — Закир! Мне огонь пожирает грудь, Передайте мне весть иль хоть что-нибудь! И сердца, вас ведущие в дальний путь, Пусть не будут грудой камней, журавли! |
