— Ты не виновата, — я поцеловал её в тёплый висок. — Ты не могла себя контролировать.

Через это признание Алевтина стала мне ближе, роднее. Я понимал: она тоже стояла одной ногой во тьме…

— Для этого ведьмам нужны предметы, понимаешь? Карты, пентаграммы, что угодно.

Я вспомнил, что в Москве ведьма Матрёна навешивала на себя уйму украшений. Тогда я об этом не задумывался, но вероятно, они-то и служили для концентрации природных ведьминских сил.

— Потом меня отдали в детдом, а оттуда забрала Настасья. Она вырастила меня и научила всему, что я знаю. Она привела меня в ковен. Когда мы тебя ждали… — Алевтина взглянула лукаво, с полуулыбкой. — Ты же понимаешь: мы знали, что ты придёшь… Настасья поделилась, что хочет стать твоей учительницей. Она сказала, если в нашем ковене будет маг-мудрец, то мы станем сильнее всех.

— Я не могу, — тихо сказал я. — Алекс спас мне жизнь, он… мой друг. Я не могу его бросить.

— Я понимаю, — Алевтина развернулась в моих руках и потянулась к моим губам. — Но представь: как было бы здорово…

Когда мы всходили на крыльцо, я молился о том, чтобы никого не встретить. Уши у меня горели, как у подростка. Дыхание спирало от одной мысли, что сейчас мы, держась за руки, поднимемся в мою спальню… Только бы никого не встретить! Пусть всё остаётся, как есть. Хотя бы сегодня ночью, пусть всего на несколько часов.

Пускай Алекс с Владимиром побудут на Валааме, Котов продолжает руководить ЧС-никами, Чумарь уматывает в свою Москву…

Проходя мимо лампады, выставленной прямо на доски веранды, я подумал, что её оставила Антигона. Специально для меня.

Она знала, что я пошел в лес, и оставила на пороге дома крошечный светлячок. Знак, что меня помнят и ждут.

Антигона… Я почувствовал, как рука, сжимающая ладонь Алевтины, становится горячей и потной.

А Бог с ней. Всё равно у нас ничего не выйдет.

Толкнув дверь, не выпуская руки Алевтины, я вошел в горницу и начал подниматься на второй этаж, в свою спальню.

Утро оказалось именно таким, как я представлял в мечтах. Ну, почти таким…

Вместо привычного солнца в окна бил шквальный ветер, а со стороны озера слышались грохочущий рокот волн и тоскливые крики чаек. Небо затянуто тучами — я видел его кусочек с того места, где лежал, на узкой односпальной кровати, в углу небольшой спаленки.

Зато всё остальное было зашибись!

В тереме стояла тишина. Никто не орал, требуя срочно отправляться на рыбалку, охоту или к чёрту на рога. Никто не самовольничал в моей комнате, сдёргивая с меня одеяло и открывая балконные двери, чтобы впустить свежий холодный воздух.

Мне никуда не надо было спешить…

И самое главное: рядом, уткнувшись мне в шею и обняв, спала Алевтина! Её ровное дыхание щекотало шею, её упругая грудь… Впрочем, это никого не касается. То, что случилось этой ночью — это только моё. Наше с Алевтиной. Что бы ни случилось дальше, я буду хранить эти воспоминания, как драгоценную жемчужину.

Кстати о жемчуге.

Скосив глаза, я убедился, что подарок Светлейшего князя лежит там же, куда я положил его перед тем, как…

Снять их попросила Алевтина. Сказала: а вдруг нитка порвётся? Я послушался и положил их на тумбочку, рядом с масляной лампой.

Теперь мне смутно показалось, что чего-то не хватает. Кажется, жемчужин в чётках было несколько больше… Но я могу и ошибаться. Считать, сколько их осталось, никакого желания не было.

В тот момент, когда я решил не заморачиваться с чётками, Алевтина проснулась. Прерывисто вздохнув, она потянулась всем телом — на узкой кровати для нас двоих места было маловато, но мне понравилось.

— Доброе утро, — прошептал я, прижимая девушку к себе. — Как спалось?

— Замечательно.

Разумеется, я тут же забыл о чётках, Алексе, Антигоне и вообще обо всём. На некоторое время. Довольно продолжительное, надо признаться…

Удивительно то, что мне не хотелось есть. В смысле — питаться. Точнее, пить.

Поясню: с тех пор, как я стал стригоем, утреннее пробуждение было самым тяжелым временем. Я просыпался так, словно восставал из мёртвых — со всеми вытекающими… Казалось, что тело высохло, как старая туалетная бумага. Глаза походят на два сморщенных шарика, язык — кусок пемзы, зубы шатаются. Кости трещат, как дрова в прогоревшем камине. Каждая клетка тела болит по-особенному, отдельно от других.

Это напоминает ломку наркомана — во всяком случае, по описаниям очевидцев. И длится до тех пор, пока я не приму дозу… Не обязательно крови, подходит любая пища: энергия людей и животных, главное, чтобы это было что-то живое.

Я научился брать понемногу, только излишки. Точнее, учусь. Пока не всегда срабатывает.

Обязанность следить за тем, чтобы у меня всегда была кровь, добровольно взяла на себя Антигона — после того, как обнаружила в нашем саду целую стаю дохлых голубей…

Они любили отдыхать на крыше старого Алексова особнячка, и вот однажды, проснувшись в пустом доме, я не отыскал ничего «съедобного» и высосал энергию из птиц. Досуха.

Сейчас, лёжа в кровати с Алевтиной, я с удивлением понял, что не чувствую жажды. У меня ничего не болит, нет свербящего, сводящего с ума ощущения ломки — когда кажется, что ещё секунда — и я не выдержу. Рассыплюсь, как статуя из песка.

Я не стал анализировать это ощущение. Точнее, инстинктивно я и так понимал, отчего мне так хорошо. И просто наслаждался.

К сожалению всему, даже очень хорошему, рано или поздно приходит конец.

Лёжа в постели, мы с Алевтиной слушали, как просыпается терем. Заскрипела деревянная лестница, заходили половицы в горнице, запахло дымком из печи. Затем хлопнула дверь чёрного хода, со стороны озера послышались голоса.

Антигона, — узнал я. — И Чумарь. Неужели, они — тоже?..

Об этом думать совсем не хотелось.

А на улице, между прочим, бушевала гроза. Пока мы с Алевтиной были заняты друг другом, небо окончательно нахмурилось, и последние полчаса мы слушали дробный стук капель по тёсовой крыше.

Лежать в тёплой постели под шум дождя — это очень приятно…

— Где тут у вас умываются? — прервала мои счастливые мысли Алевтина.

— Вообще-то во дворе, — привстав, я посмотрел в окно и содрогнулся. Гнать гостью к умывальнику в такую погоду… — Но я лучше принесу воды сюда.

Как в лучших домах, под кроватью стоял эмалированный горшок, который я ещё в первый день задвинул в угол, как можно дальше. А на комоде — ему в пару — большой кувшин, разрисованный алыми маками, и такой же тазик.

Раньше я с предубеждением относился к умываниям в тазу, но сейчас он мог решить проблему утренней гигиены.

— Вода, правда, будет холодная, — извинился я. — Электричества у нас нет, а на печи кастрюля будет греться минут сорок.

— Ты забыл, что я ведьма, — улыбнулась Алевтина. — Согреть воды — это пара пустяков. Так что тащи вёдра, устроим горячую ванну.

Совершенно счастливый, я наскоро оделся и выскочил из комнаты. Игнорируя прожигающий взгляд Антигоны, выкатился за дверь и поджимая босые пальцы, застучал пятками по доскам причала.

Вёдра и большую лохань для ванны я отыскал в бане…

Бросив мельком взгляд на озеро, я поразился, как изменилась погода. Мягкие солнечные деньки конца лета, которые стояли с начала нашего приезда, казались теперь волшебным сном. Вода в озере сделалась свинцово-серой, шероховатой, как наждачная бумага. Косые струи дождя больно секли лицо, ветер наддавал в спину и презрительно окатывал холодным душем.

Лес подёрнулся мутной дымкой, из-за деревьев полз густой туман.

И казалось, что в этом тумане, кроме нашего терема и крохотного кусочка озера, больше ничего нет.

Туман пах пылью и почему-то порохом…

Но в тереме меня ждала Алевтина! Я вспоминал её улыбку, всполохи её тяжелых волос — они текли, как расплавленное золото. Её мягкую горячую кожу, её длинные ноги…

Чёрт с ним, с дождём. Так даже лучше: приятно посидеть в тёплой кухне за кружкой чая, слушая, как трещат дрова в печи.