— Гомункул? — с удивлением спросил некромант, подобных созданий могли ваять только Девятые. — Ты чей будешь?

— Хм, хм, — усмехаясь ответил обтекающий теневой грязью посланник. — Барятинского.

— Того мальчишки? — сегодня прямо день открытий.

Последняя их встреча обернулась дракой, он мог размазать наглеца по стенке, но вовремя заметил ищеек Бенкендорфа и решил отступить.

— Его самого, но речь не о нём, поговорим о тебе, — среди сползающей тут и там грязи на лице говорившего мелькнул мясистый красный язык и спрятался обратно.

Глаз, как и всего присущего человеку, у этого создания не было видно, но Григорий подозревал, что каркас у гомнукула людской, как и душа.

— Слушаю.

— Поправь если ошибаюсь, я здесь недавно, но кое-что успел узнать. Неужели император наложил вето на твою Сопричастность?

Распутин всегда оставался хладнокровен, вот и сейчас лишь пожал плечами.

— Я не обсуждаю приказов Его Величества.

— Хе-хе-хе, — мерзко засмеялся посланник и снова показал язык, — но это же несправедливо?

— Может быть, но Россия для меня на первом месте. Возможно я чего-то не знаю…

— Не дури! — перебил гомункул и обошёл Григория сбоку. — Тебя просто используют. Ты простаиваешь, пока растёт Барятинский. Этот дерзкий мальчишка обойдёт тебя и первым получит Сопричастность. Будешь и дальше сопли на кулак наматывать?

— У меня нет времени на этот дешёвый цирк. Это всё о чём ты хотел поговорить? — Григорий повернул голову в сторону существа, что способно жить в двух мирах, и ждал ответа.

— Мой хозяин может тебе помочь. Ты станешь Девятым. Гарантированно станешь, — уточнил гомункул.

— Вот как? Сейчас пойду обрадуюсь.

— Кхм, ахм, — зачавкал теневой глашатай, как будто разговаривал с кем-то и, закончив, опять поднял голову на некроманта. — Ты достоин Сопричастности, Григорий. Подумай, сколько пользы с ней можно принести империи. «Северная» падёт благодаря ТЕБЕ, ТЫ принесёшь мир во все страны…

— Но?

— Что но?

— В таких предложениях, всегда есть «но».

— Никаких «но», это награда за преданность и терпение. Господин всё видит моими глазами, — гомункул сделал шаг вперёд и внезапно открыл их.

Пронзительно голубые, прорывающиеся своим сиянием из теневой грязи, казалось, они принадлежат ангелу. Чем больше Распутин в них вглядывался, тем сильнее осознавал, что им завладевает чужая воля. Как будто в голову, в тёмную доселе комнату, вошёл человек с ярким фонарём и всё внимательно осмотрел. Все спрятанные там страхи, желания, похороненные воспоминания и даже то, что мы никому никогда не рассказываем.

Григорий смог отвернуться и это вмешательство резко прекратилось. Он чувствовал озноб по спине, но внешне продолжал держаться нейтрально. Чтобы не предлагал Обскуриан, это не может быть благотворительностью. Бог смерти и пальцем о палец не ударит, даже когда перед ним будут умирать тысячи его последователей, а тут какой-то смертный, пусть и способный.

— Ты подумай, мой Господин не спешит.

— Тут и думать нечего, — Распутин заставил гомункула повернуться на полпути из портала. — Ничего общего с Обскурианом я не хочу иметь. Моя цель — подарить империи будущее, а не забрать его.

— Ничего, мы умеем ждать, — мягко произнёс теневой гость и с концами забрался в Потустороннее.

Моя ошибка привела к закономерному исходу. Не надо было пытаться строить из себя бога и воскрешать того человека из Бреши. Из-за моих действий Обскуриан обрёл глаза и уши в мире людей. Смерть Оксаны и Терентия Пронского — это предупреждение. Гомункул уже начал действовать, и кто знает, какие ещё будут последствия? Вряд ли есть кто-то, кто простил бы убийство родного дитя.

Возможно, в этом и был план Клирикроса: ограничить в выборе стороны, привязать к себе. Смерть Тур’Загала уничтожила любую возможность договориться.

— Передай этим… Передай мортикантам главный теперь Кудяблик.

— Хорошо, Артём Борисович, — поклонился Юрий Пичуга и засеменил обратно в лесную чащу, чтобы успеть вернуться к нашему отбытию.

— Ты не виноват, — сказал рядом шедший Олег. — Ты не мог знать, чем всë обернётся.

— Я был ослеплëн гордыней и получил, что должен был получить. Теперь выпущенная мной сущность творит зло.

— Послушай, Артём, ты не знаешь, к чему приведёт каждый твой шаг. Это, мать его, жизнь! Ты можешь, допустим, обругать на улице мальчишку-разносчика, а он пойдёт и убьёт со злости какого-нибудь сироту немощного. Скажешь это круговорот? Да хера там! Если человек изначально с гнильцой, то она прорвётся, всё выйдет наружу. Дружище, стой, — он встал впереди и положил огромные лапищи мне на плечи. — Я тут с тобой всякого насмотрелся. Помяни моё слово: ты не по себе ношу берёшь. Молодец, что стараешься, но иногда надо вожжи отпускать. Отпусти это дерьмо. Эй, на меня смотри.

— Да смотрю я, смотрю.

— Слушай, что тебе старший брат говорит. Эта Оксаночка, думаешь, святая была? Сыночка своего любила? Да она с десяток людей извела, когда ты ещё пешком под стол ходил. Я бы весь род их под нож пустил. Столько судеб поломали.

— А ты бы смог как она? — спросил я его, понимая, что Олег пытается поддержать. — Слышал же, что она сделала?

— Не сравнивай меня с этой психованной сукой.

— Это выбор без выбора, я сам не знаю, как бы поступил.

— Так, на пей, — он достал из-за пазухи запотевшую бутылку и сунул мне в руки. — Давай, полегчает, по себе знаю.

— Ты как бы не лучший пример, — ответил я и, поморщившись, отхлебнул пару глотков, внутри по животу сразу же расползся жар и все системы организма оповестили, что в них залили яд. — Спасибо, уже получше, — соврал я и отдал ему бутылку.

На полпути нас догнал озирающийся от страха Пичуга, и вскоре мы вернулись в Вологду. Там я передал купцу координаты оставленного на въезде химеролога, и велел сопроводить того в общую «стаю» мортикантов. В городе держать такое «добро» опасно — кругом разгуливает куча некромантов, которые сразу почувствуют присутствие полумёртвого.

— Заходи завтра в гости, — попрощавшись, сказал я Олегу, мы пожали друг другу руки и разошлись.

Он отправился к близнецам, а я на извозчике укатил в Бастион. Трофеи и прочий скарб Феликс уже доставил в купленную усадьбу. Мой управляющий умел тонко чувствовать настроения людей, потому всю дорогу неестественно молчал и поглядывал краем глаза на своего барона.

— Артём! — радостно крикнул с порога Ицхак и прыгнул в объятья. — Наконец-то ты приехал.

— Привет, дружище, — сказал я и поставил его на пол, — не так уж долго меня не было. Где Ривка?

— У себя там… Ривка! Артём приехал, спускайся!

— Спит небось?

— Нет, там это…

— А Софи разве не приезжала? — я не увидел багажа или какого-то присутствия третьего человека в мастерской, даже немытая посуда стояла на двоих.

Ицхак выглядел подозрительно виноватым, но вскоре спустилась его сестра.

— Ты пил? — спросила она после того, как мы обнялись.

— Ерунда, — отмахнулся я и ещё раз поинтересовался, где Софи.

— Она здесь не живёт.

— Что значит, не живёт? — нахмурился я.

— Отказалась ночевать и ушла. Куда без понятия.

— Давно она приехала?

— Где-то неделю назад, не помню…

— Я же просил тебя принять как надо.

— А что я сделаю? — завелась Ривка. — Она с порога кинулась меня оскорблять: я не собираюсь это терпеть. Куда ты? — она ухватилась за рукав, видя, что я засобирался наружу.

— Найду её, у меня к вам обоим есть разговор, — и накинул пальто. — Ицхак, пройтись не хочешь? — кивнул я мальчонке, и тот с готовностью убежал одеваться.

Мы остались наедине с Ривкой, та обхватила ладонью локоть и внимательно на меня смотрела.

— Может, не пойдёшь?

— С какой стати?

— Ты какой-то сегодня холодный. Что-то случилось?