Я сглотнул слюну. Несмотря на то, что в гостях у ведьмы Настасьи я налопался до самого горла, сейчас в животе было пусто, как в весеннем погребе.

Пройдя к умывальнику за шторкой, я наскоро смыл пыль и набросился на угощение. Вы не представляете себе, какое это удовольствие: вонзить клыки в ногу жареной курицы! Я жевал, глотал, запивал земляничным квасом, снова жевал…

Антигона, Котов и Чумарь смотрели на меня во все глаза.

Один Гришка ничему не удивлялся. С тревогой поглядывая на исчезающую провизию, он торопливо нагрёб себе полную тарелку еды и отодвинул подальше от меня.

— И куда же вы шлялись, добры-молодцы? — скептически спросила Антигона. Она тоже прекрасно знала, что может случиться со стригоем, на которого напал жор… — До Бабы-Яги, что ль? Она напоила Сашку мёртвой и живой водой и он теперь настоящий мальчик?

— Почти, — улыбнулся Алекс. Ясен перец, при рэпере о ведьме Настасье он трепаться не станет. — Ты же помнишь, звезда моя, что наш Сашхен — не последний маг.

— Ага. Сила есть, только ума ещё не нажил, — Антигона решила и дальше придерживаться линии здорового скептицизма.

— Ну, немножко мозгов у него всё-таки скопилось, — шеф подошел, заглянул мне в тарелку и отечески погладил по голове. — Вот, открыл в себе талант преобразовывать пищу земную в энергию некротическую, которая для существования нежити надобна.

— Чо, правда, чо ль?

С каждым днём в Антигоне было всё больше исконного, деревенского. Сейчас, например, она красовалась в русском сарафане цвета морской волны и милом платочке в мелкие незабудки.

— Правда, правда, — шеф поцеловал девчонку в макушку и с размаху плюхнулся на диван. — Друзья мои! — вскричал он весёлым возбуждённым голосом. — А не выпить ли нам по этому поводу водочки?..

И тут в дверь постучали.

Стук исходил от задней, кухонной двери, за которой были только мостки да озёрная гладь.

Котов, мгновенно оценив обстановку, выхватил любимый «ТТ» и занял позицию у стены. Гришка втянул носом воздух и расслабился.

— Открывайте, — важно кивнул он Алексу. — Свои это.

«Своим» оказался сержант Щербак. Глаза у него были безумные, лицо между бородой и скуфейкой бледное, и покрытое каплями пота. Ряса тоже была мокрая, и я понял, что это не пот. Батюшка-сержант был весь забрызган озёрной водой. За его спиной угадывались тёмные очертания лодки — он грёб от самого Валаама, как сумасшедший. Не обращая внимания на брызги холодной воды…

— Убийство у нас, — с порога выдохнул батюшка.

Ночной Валаам на серебристой глади озера, был как сгусток тьмы. Ни единого огонька не светилось в храмах, в церквах, никто не подавал сигналов заблудшим рыбакам…

Причалили мы в той же бухте, что и раньше — отец Онуфрий безошибочно отыскал её в кромешной тьме, по одному ему известным приметам. И только когда нос катера ткнулся в мостки, на берегу затеплился крошечный огонёк — не столько для того, чтобы разогнать тьму, сколько для обозначения того, что нас ждут.

Инок Софроний спустился к причалу, принял верёвку, закрепил и отошел в сторону, освобождая место.

Катер у Алекса был небольшой, и нам четверым — батюшке сержанту, майору Котову, мне и Алексу было тесновато. Я первым выпрыгнул на берег, проверил окрестности — мне-то свет фонаря не нужен — и кивнул остальным.

Убийство в ските — вещь уникальная. Почти как в запертой комнате: посторонних нет, каждый новый человек на виду…

Это в храм или монастырь тянется постоянный поток богомольцев, туристов, да и просто людей, желающих хотя бы на короткий срок стать ближе к Богу.

В скит люди идут за другим. Отрешиться от всего мирского, забыть прошлое, стереть себя, как личность. Принять постриг, а вместе с ним — и жесткий устав, отвергающий всё мирское.

Думать что здесь, на святой земле, случилось убийство, и что совершил его кто-то из своих — было дико.

Хотя ведьма Настасья и говорила, что такое здесь уже случалось. И не единожды.

— Неужели вы настолько не доверяете своей братии? — спросил Алекс отца Онуфрия. — Отправиться ночью, через всё озеро, лично…

— Да некого было послать, — махнул рукой батюшка-сержант. — Как это ни смешно, я — самый мирской из всех. В скиту люди живут подолгу, некоторые — по сорок-пятьдесят лет. Для них сойти с острова — всё равно, что в Геенну огненную ступить.

— Послали бы Софрония, — оброни Алекс.

— Моторка сдохла, — вздохнул отец Онуфрий. — Движок не тянет, а отправлять инока за двадцать вёрст на одних вёслах… — Он развёл руками. — Даже я не настолько жесток.

— Епископ в курсе? — спросил Котов. — Он дал разрешение на расследование?

— Фотий — человек разумный, — кивнул батюшка-сержант. — Он только просил, чтобы всё по-тихому было. По возможности, конечно. Это он посоветовал к господину Голему обратиться — прослышал, что тот в своём имении гостит, и посоветовал. Явление петербуржского дознавателя в такой момент — не иначе, как провидение Божие. А братьев я пугать не стал. Никто ничего не знает.

— А как же Софроний? — спросил я.

— Я обнаружил тело, — сказал инок.

Поднимались по тропинке один за другим, впереди — батюшка, за ним — Софроний, за ними — Алекс с Котовым. Майор светил под ноги фонариком.

Я шел последним.

Где-то над верхушками деревьев парила сова — до нас долетали её ухающие крики. В траве по бокам тропинки что-то вовсю шебуршало, посвистывало, шевелило могучие лопухи. В глубине леса, под соснами, сверкали синие недобрые глазки…

«Провидению препоручаю я вас, дети мои, и заклинаю: остерегайтесь выходить на болота в ночное время, когда силы зла властвуют безраздельно».

Цитата была заезженная, но к нынешнем обстоятельствам подходила идеально.

Я помнил остров Валаам днём: светлый, прозрачный, наполненный запахами спелых яблок и нагретой хвои. Сейчас, в ночное время, всё здесь казалось мрачным. За каждым кустом мерещились чудища, ветер веял могильной сыростью, и даже инок Софроний, при свете дня вполне нормальный чувак, сейчас выглядел этаким проводником в Ад — чёрный, узкий, с мрачным, как погребальный саван, выражением на лице.

Скит был погружен во тьму. Луна спряталась за толстым одеялом из туч, так что белые стены казались серым гранитным камнем, ворота темнели чёрным провалом, а двор виделся бездонной ямой, в которую можно ухнуть с головой, да и пропасть.

И только на самом верху колокольни, там, где денно и нощно бдели читающие монахи, тускло поблёскивала одинокая лампада.

С берега её видно не было, а у стен монастыря она виделась одинокой звездой, повисшей низко над горизонтом.

Улучив момент, я подошел к Софронию и сунул ему в руку оберег ведьмы Настасьи.

— Колдовство, — инок помял в пальцах мешочек, и вернул мне.

— Возьми, — я вновь пихнул оберег парню. — Он поможет выбраться из петли.

— Спасибо, — чернец спрятал руки в рукава рясы.

— Не разорвав петлю, ты скоро умрёшь, — долго убеждать парня я не мог. Остальные были рядом, а мне почему-то не хотелось, чтобы нас слышали.

— На всё воля Божья.

— Думаешь, Он поможет тебе выжить?

— Не в этом дело, — спокойно улыбнулся инок. — Он сделает так, чтобы всё было правильно.

— На Бога надейся, а сам не плошай, — привёл я последний, пришедший на ум аргумент.

— Ты не понимаешь, — он закатил глаза, как нетерпеливый подросток, честное слово! — Господь УЖЕ позаботился обо всём. Он же привёл вас сюда, не так ли?

— Мне казалось, мы сами пришли…

— Думай, как хочешь, — инок вошел в высокое тёмное строение, из которого пахло кишечными газами и хлевом.

Здесь можно было зажечь свет.

Невдалеке от входа, в загоне с низким бортиком, сонно похрюкивала крупная хавронья. К её толстому боку притулилось больше дюжины поросят. Они дружно сосали, ритмично двигая пятачками.

Дальше угадывались тени нескольких бурёнок, мерно пережевывающих свою жевачку даже во сне.

Идя по неширокому, застланному досками проходу, я наткнулся на пристальный взгляд желтых глаз с квадратными зрачками и вздрогнул.