Семёныч кивнул, и начал что-то говорить, но тут я увидела, как к ним, прижимаясь к чёрной крыше, сливаясь с ней, и как бы «перетекая», словно живая лужа, приближаются ещё две Твари.

А они продолжали трепаться, словно так и надо, будто они не на крыше высотки, а дома, в клубе, чаи гоняют…

— СЛЕВА!

Я заорала, как резаная, потому что ЭТО и был тот самый момент, переломная точка, после которой всё могло пойти не так.

Они принялись разворачиваться, Сашхен дёрнул скобой, одновременно поднося ружьё к плечу, а Семёныч уже вёл стволом АК, и ствол этот выплёвывал тяжелые шарики, но почему-то они ТОНУЛИ в Тварях, как горошины в пластилине, но тут и Ремингтон забухал, щёлкая скобой каждые две секунды, оставляя в Тварях дыри больше, чем суповые миски, и наконец они обе замерли, расплылись, растеклись чёрными лужами почти что у наших ног…

— ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?

Его вопль обрушился так неожиданно, что я аж пригнулась.

А Сашхен наступал на меня, подняв Ремингтон стволом вверх, и глаза у него были совсем зеркальные…

— ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ? — повторил он, но я уже пришла в себя.

— СПАСАЮ ТВОЮ ЖИЗНЬ! — я тоже умею кричать. Не так круто, как Сашхен, но тоже не слабо.

Специально тренировалась.

— Я САМ могу о себе позаботиться! А ты должна…

— ТЕБЕ я ничего не должна!

Сашхен хотел что-то ещё прокричать, судя по всему — очень обидное, но тут опять затарахтел АК.

Я ведь слышала характерные щелчки справа от себя — Семёныч менял опустевший рожок — но не обратила внимания, потому что орать на Сашхена мне было дороже…

Протянув руку, он смёл меня себе за спину и передёрнул скобу Ремингтона.

Щелк…

Ага, доорался! Патроны-то кончились, заряжать надо.

Но Тварь не стала дожидаться, пока Сашхен зарядит ружьё, а бросилась ему на грудь. В смысле, вцепиться хотела, в горло.

Но её срезал очередью Семёныч, и следующую тоже. Автомат Калашникова — это вам не Бараш, да-да-да, уж поверьте.

Жалко, что мне такой не дают.

— Маша! Бу-бух, бу-бух… — наконец-то он перезарядил ружьё. — Укройся где-нибудь и не отсвечивай!

— Фиг тебе! Я пришла драться.

— МАША!..

— Отдай мне Ремингтон и возьми у Семёныча огнемёт.

— Самая умная, да?

— Девчонка дело говорит, — не глядя, поддержал меня Семёныч и перебросил трубу огнемёта Сашхену. — Только погодь палить, — предупредил он. — Похоже, они из той каптёрки лезут.

Семёныч указал подбородком на надстройку, из которой торчало несколько антенн и штырь с бельевой верёвкой.

— Сам знаю, — буркнул Сашхен, поймав «Шмеля» одной рукой. Другой он протянул мне ружьё. Не глядя, нехотя — сломаю я его, что ли?.. — Патронов мало, — предупредил он. — Так что зря не трать.

— Поучи ещё, — нагло отбрила я и вложилась, поймав в прицел тёмный вход в «каптёрку».

— Значица так, — заявил Семёныч, держа ствол на уровне пояса, чтобы стрелять «от бедра». — Ждём моей команды, а потом лупим из всех стволов.

— Сашхен, — позвала я шепотом.

— Чего? — на меня он не смотрел. И правильно: на мне узоров нет, и нефиг ему видеть, как мне на самом деле страшно.

— У тебя ведь всего одна граната?

— Это ОДНОРАЗОВЫЙ гранатомёт.

Я проглотила оскорбление. Будто я сама не знаю…

— Просто стреляй, когда Я скажу. Не раньше.

— Хорошо.

— Но уже приготовься.

— Как вашему величеству будет угодно.

Вскинув трубу на плечо, он расставил ноги — для устойчивости — и прекратил дышать.

То, что она здесь появится, стало для меня полной неожиданностью. И то, что подспудно я этого хотел, на мои чувства никак не влияло.

Я всё равно был против. Она — ребёнок, и нечего ей делать во взрослых разборках.

Понимаю: я сам себе противоречу. То, через что мы с ней прошли, говорит само за себя. Она спасала мою жизнь, я спасал её жизнь…

Она давала мне кровь.

Одно это значит для меня больше, чем все уверения в любви и преданности.

Анна, например, НИ ЗА ЧТО не поделится со мной кровью. Скорее, будет спокойно стоять и смотреть, как я подыхаю.

А Мириам побежит за донором. Но ДАТЬ кровь самой — ей это даже в голову не придёт. А если попрошу — сделает вид, что просто не понимает, о чём речь.

Но разумеется, сам я об этом никогда не попрошу. Ни ангела, ни демона — если вы понимаете, о чём я…

Чёрт, что-то я слишком злой стал. Злой и циничный. В своё оправдание могу сказать, что годы, проведённые в облике стригоя… Нет.

Нет у меня никаких оправданий.

— Сашхен, — тихо, на грани слышимости позвала Маша.

Стоя в ряд, я в центре, мы целились в «каптёрку», как назвал её Семёныч, и ждали.

— Что?

— Не стреляй, пока я не скажу…

Я хотел ответить грубостью: в том смысле, что и без сопливых знаю, когда мне стрелять.

Но осёкся.

Она права. Такой чуйки на Тварей, как у Маши, ни у кого нет — проверено временем. А граната у меня всего одна, так что в её словах резона больше, чем в моём самомнении.

— Ждё-ё-ём… — Семёныч взял на себя бремя командира. Не спрашивая, просто так само получилось.

Может быть то, что мы с Машей всё время собачились, уравняло нас в возрасте, делая в его глазах одинаково несерьёзными.

Дверь в надстройку была открыта. Да и не дверь даже, так, лючок в половину человеческого роста. Он болтался на одной петле и время от времени, при порывах ветра, издавал душераздирающий скрип.

— Ждё-ё-ём… — повторил Семёныч, хотя мы и так стояли, не двигаясь.

Может, он опасался, что у Маши сдадут нервы… Хотя с такими нервами, как у неё, в гонках участвовать надо. Ле-Ман 24 часа.

Вредная бестия держалась за нами всю дорогу, от самого клуба. На роликах, прицепившись к нашему бамперу этим своим крюком. И ведь ничем себя, зараза такая, не выдала.

Ожидание закончилось неожиданно — как это всегда бывает. Всё случилось одновременно со скрипом двери, который резанул по нервам так, что мы, все трое, вздрогнули.

Я прикрыл глаза, просто моргнул, но когда открыл… Твари лезли из люка, как пиявки из слишком тесной банки, они были такие же чёрные, маслянистые, подвижные и гибкие.

И прямо на глазах они обретали форму: вервольфов, тигров, урсусов, ящероидов…

— Давай, — негромко скомандовала Маша, я передвинул чашку целика, нажал большим пальцем предохранитель, затем спуск.

Ухо заложило намертво, болванка заряда ушла по плавной дуге и исчезла в низком проёме двери.

Бухнуло.

Надстройка осветилась изнутри, стенки её словно бы вздулись пузырём и опали, во все стороны полетели стёкла — я не заметил, что там были окна, думал, что сплошной бетон…

— Пригнись! — заорал я, куда громче из-за оглохшего уха, но Маша с Семёнычем уже упали на колени, и шкипер прикрывал голову и спину девочки собой…

В лицо пахнуло жаром, бетонные блоки раскалились так, что сделались красными — термобарический заряд — это вам не кот начихал.

Та-та-та — затарахтел через секунду калаш, бу-бух, грохнул мой Ремингтон, я невольно покосился на Машу: стоит, как вкопанная, даже не пошатнулась, хотя при её субтильной физиологии отдача Ремингтона всё равно, что хороший боксёрский удар в плечо…

Равновесие. Всё дело в равновесии.

В надстройке ничего живого — условно живого — не осталось, там сейчас один пепел, но те несколько Тварей, что успели переползти через порог, каким-то чудом уцелели, и вот по ним-то и стреляли Маша с Семёнычем.

Мне стрелять было не из чего, и я вытащил ассегай.

Встав сбоку, чтобы не перекрывать угол обстрела, я почти не целясь погрузил лезвие на длинной рукояти в ближайшую чёрную тушу. Звук был, словно взрезали гигантский арбуз, аж кишки узлом завязались и во рту сделалось муторно и горько, но ассегай не подвёл — тушу раскроило напополам.

Убедившись, что Тварь больше не двигается, я перешел к следующей.

Работка была та ещё, как на бойне, но оказалось, что лезвие ассегая доставляет Тварям куда больше неприятностей, чем огнестрельное. Дырки от пуль в них словно затягивались, не до конца, но не нанося смертельных повреждений, зато лезвие ножа рубило Тварей в капусту.