Ещё немного, — признался я себе. — И я не выдержу… Завою, и дам дёру в лодку, как ошпаренный бес.

Чем-то это напоминало жжение серебряных цепей, или же оковы Справедливости, что не так давно я испытал на суде. Магия! — мысль вспыхнула в мозгу, как сверхновая.

Ни о какой святости речи не идёт, вся земля здесь опутана охранными заклятиями против нечисти!

Закрыв глаза, я увидел огненные тенета, похожие на раскалённую колючую проволоку. Они тянулись по земле, взбирались на стволы елей, кружили вокруг камней, и самое главное — не прерываясь ни на сантиметр, окружали всё побережье.

Мысленным взором охватил я весь остров Валаам, — колючая проволока окружала его в несколько рядов…

Впрочем, насчёт святости я ошибся: охранные заклятья питались верой монахов. Плетения, клубки, цепочки силы предстали передо мной, словно наяву. И ещё: вглубь озера, от подошвы острова, шел главный корень — самый яркий, самый толстый, похожий на сплетение корабельных канатов. И где-то в глубине, у самого дна, корень этот терялся.

Шеф! — хотел закричать я. — Что-то здесь не так!..

Но открыв глаза, проглотил всё, вплоть до языка.

Совсем рядом, в каких-то нескольких сантиметрах от себя, я увидел серые, с зелёными крапинками глаза. Такие знакомые, что у меня поджались яички.

Глаза моего сержанта из учебки…

— Здравия желаю товарищ сержант! — слова вырвались из меня как бы против воли, рука заученно вознеслась ко лбу.

— К пустой голове руки не прикладывают, — его глаза, злые, бешеные и в то же время удивительно спокойные, отдалились на безопасное расстояние. — Ну вот и свиделись, рядовой Стрельников. А значит сие — воля Божья. Отец Онуфрий, — сержант протянул широкую руку подошедшему Алексу. Протянул, как в миру, чтобы поздороваться, а не для целования… Да и не стал бы, честно говоря, Алекс чьих-то рук целовать. — Назначен настоятелем в сей приход около года назад, после того, как прежний настоятель, отец Кондрат, отошел в мир Иной. Это, — он кивнул на чернеца. — Инок Софроний. Помощник мой.

— Вы обо мне наслышаны, — не спрашивая, утвердил Алекс. Руку он принял, крепко пожал, да и задержал на пару лишних секунд — словно пульс решил посчитать.

— Слухами земля полнится, — буднично пожал плечами сержант Щербак, посторонился, пропуская Алекса на тропинку, и кивнув мне, начал подниматься за ним следом.

Я не мог двинуться с места. Забыв про цель нашего прибытия на остров, про огонь, который жег меня изнутри и снаружи, я вдруг заново почувствовал себя зелёным новобранцем, бросившим престижный универ ради желания испытать характер.

Если бы меня спросили, какое самое яркое переживание у меня было за всё время военной карьеры, я бы с дрожью в голосе, но совершенно не задумываясь, ответил: сержант Щербак. Это он встречал новобранцев в учебке. Это его простое дружелюбное лицо видели мы каждое утро во время побудки. Это его твёрдый берц сорок пятого размера придавал ускорение нашим задницам на полосе препятствий, и это его добродушный голос, сообщающий, что «чем глубже мы закопаемся, тем меньше нас убьют» — слышался мне в кошмарах каждую ночь…

Выйдя из учебки и получив назначение в Сирию, я почувствовал себя совершенно счастливым. Потому что знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах больше не увижусь с сержантом Агафоном Тодосовичем Щербаком.

— Вы передумали? — голос инока Софрония вывел меня из ступора.

— Что?..

— Вы передумали подниматься на остров?

— А… нет, нет. Ни в коем случае. Идите вперёд, господин Софроний. Я за вами.

— К инокам обращаются на «ты», — сообщил безбородый чернец. — Без «господина», — и просочился мимо, стараясь не коснуться меня или моей одежды.

Тропинка вилась меж светлых, с розоватой корой, сосен, в ветвях которых деловито цокали белки и постукивали невидимые с земли дятлы. Тут и там возвышались круглые валуны. Самый маленький из них был почти с меня ростом…

Алекс с отцом Онуфрием — для собственного спокойствия я решил обращаться к нему по сану — удалились на достаточное расстояние, и я осмелился завести светскую беседу с иноком.

— Как тебе новый батюшка? — чернец бросил непонимающий взгляд из-за плеча. — Ну, он же сказал, что принял пост всего год назад. А до этого здесь был… отец Кондрат, кажется?

— Отец Кондратий был святой человек, — обиженно буркнул инок. Но развивать тему не стал.

— Ясно — понятно, — я криво усмехнулся. — Значит, отец Онуфрий и здесь свой знаменитый норов показывает.

— Скиту нужен сильный наставник, — инок обернулся ещё раз. Казалось, он пытается оправдать нового батюшку, но… Но. — А вы давно с ним знакомы?

— Было дело, — наш разговор с Шербаком слышали все, и скрывать не было смысла. — В миру он сержантом был.

— Да он и сейчас — больше сержант, чем батюшка… — наконец-то в чернеце прорезалось что-то живое, человеческое. Видать, наболело.

— Понимаю и сочувствую, — кивнул я.

Впереди показались высокие белые стены, украшенные по краю зубцами и бойницами.

— Скит во время войны со шведами строили, — пояснил Софроний.

Со словом «скит» у меня ассоциировалось: глухая чащоба, крохотные землянки или пещеры, спаньё на куче прошлогодних листьев и рубище из мешковины.

Но здесь был обычный — в моём понимании — монастырь. Больше, правда, похожий на средневековый замок, чем на обитель скромных служителей Господа.

Окруженный глубоким рвом, с толстыми воротами, сработанными из цельных дубовых брёвен, скреплённых коваными железными наличниками.

Сейчас ворота были открыты, внутри виднелись белые строения, сараи, навесы, вдалеке угадывался огород или выпас. Мычали коровы, кричал петух, слышалось дружное жужжание пчёл, и сбоку от ворот, под стеной, я заметил несколько ульев.

По двору шастали занятые делами монахи. Все — в чёрных рясах, в остроконечных скуфейках и добротных сапогах на толстой подошве.

— Зайдёшь? — неуверенно спросил инок.

— А у меня есть выбор?

— Тебе же больно, — сказал он, понизив голос почти до шепота, хотя рядом никого не было. — Словно тебя обмакнули в кипящее масло… Кости от жара трещат, как сухие сучья в костре… Внутри освященных стен будет стократ хуже. Ты можешь просто сгореть, истаять, как свечка.

— Откуда тебе знать, что я чувствую? — меня взяло зло на этого монашека. Всегда раздражало, когда люди младше меня ведут себя покровительственно. В жизни мне хватало одной Антигоны, так что терпеть снисходительный тон какого-то чернеца не было никакого желания. — Ты даже не представляешь, как это: быть не-мёртвым. Ходить, разговаривать, чувствовать боль, но при этом не есть, не пить — просто не иметь возможности испытывать эти простые радости, которые делают жизнь людей более-менее сносной.

— Ну ты прям мою жизнь описал, — усмехнулся чернец. — Точь-в-точь, словно с языка снял.

— Но ты же — человек. Живой, с горячей кровью…

— А в скиту — всё равно, что мёртвый. Полная отдача служению — это отказ от всего человеческого. Спи на камне, ешь запаренную пшёнку — не варёную, заметь, просто залитую кипятком… И без соли. Молись днём и ночью, работай, как вол.

— Но… Ты ведь об этом знал, когда сюда пришел? Я так понимаю, монахами силком не становятся.

— Ты стригоем по своей воле стал?

— Да нет. Просто так получилось.

— Вот и у меня. Жил себе в Воронеже, учился на педагогическом. Родители, девушка. А потом раз — и сюда.

— Но… Почему?.. Вряд ли ты столько успел нагрешить, что только в монастыре отмолить можно? Или… Успел?

— Ты заходить будешь? — угрюмо повторил вопрос инок.

— А куда я денусь?

По-моему, пока мы стояли у ворот, я немного привык. Всё ещё было больно, но я понял, что войдя в скит, не расплавлюсь и не загорюсь. А потерпеть всегда можно.

— Тогда идём. Сам всё увидишь.

Инок пошел в ворота первым.

Ни Алекса, ни отца Онуфрия я во дворе не увидел — не дожидаясь меня, они скрылись где-то внутри. Ну и ладно. Значит, шефу я пока не нужен.