— Мы плывём на остров Валаам? — спросил я, когда берег окончательно скрылся за горизонтом.

Джинсы с кроссовками просохли, рубаху я надел запасную, клетчатую, поверх неё — жилет с кучей карманов, по которым я распихал всякие нужные вещички.

Шеф на мой вопрос утвердительно дёрнул бровью. Развалившись на сиденье, он небрежно, одной рукой, управлял небольшим катером. Белым, как лебединое крыло, и стремительным, как выстрел из арбалета.

— Не против, если буду говорить я? — мне всё равно надо было побеседовать с шефом, а другого случая могло и не представиться.

Алекс неразборчиво хрюкнул, я решил считать это согласием и начал:

— Из своих приключений, оброненных вами и селянами фраз и общего контекста можно сделать вывод: появилось какое-то зло, которое нам необходимо остановить.

Шеф посмотрел на меня сумрачно, но милостиво кивнул.

Я воодушевился.

— Во-первых: до того, как мы сюда прибыли, в селе уже пропало несколько человек. В их числе — конюх по фамилии Медведь, некая баба Нюра, которая должна была нам готовить, но почему-то не готовит, и сегодняшний пацан Васька.

Я остановился, ожидая реакции Алекса. Но тот продолжал молчать, и я продолжил:

— Во-вторых: со мной сразу по приезде начала твориться всяческая чертовщина. Вы о ней прекрасно знаете, но почему-то ничего не захотели объяснить. Исходя из сегодняшний событий, могу сделать вывод: то, что со мной происходит, для вас послужило подтверждением собственных догадок. Что-то в селе идёт не так. Дальше: староста обронил, что на Валааме стоит древний скит, монахи стерегут Ладожское озеро, которое ни в коем случае без присмотра оставлять нельзя. Это подтверждает мою гипотезу о нехороших делах в Ненарадовке. Как и слова Гришки о каком-то нечистом. Вывод: не нравится мне этот отпуск.

Алекс некоторое время молчал, как бы обдумывая мои слова, затем достал из внутреннего кармана куртки мятую пачку «Медного всадника» и закурил.

— Баба Нюра никуда не пропадала, — наконец сказал он. — Запила старушка. Тридцать лет в завязке, а вот поди ж ты — сорвалась. Монахи действительно стерегут Ладожское озеро, да видать, не уберегли — раз мы к ним на разборки едем. А ты, кадет, попал во временную петлю. Или, как здесь принято говорить, к Лиху Одноглазому на погост.

Я хлопал глазами, ничего не понимая.

— Как по твоему, сколько дней мы уже в Ненарадовке? — спросил шеф.

Я подсчитал.

— Сегодня третий. Нет, четвёртый. Нет, всё-таки третий…

— Мы приехали вчера, — веско бросил Алекс. — Сегодня утром сельчане организовали народные гулянья в честь нашего приезда, ну а дальше… Дальше ты в курсе.

— Но у меня есть доказательства, — я полез в задний карман и вытянул заскорузлую красную ленточку, обсыпанную сухой, как луковая шелуха, рыбьей чешуёй. — Вот! — сунув своё добро под нос шефу, я повернулся спиной и заголил шрам. — А это что? Гришка тяпнул?

— Я же не говорю, что ничего этого не было, — примирительно буркнул Алекс. — Просто было оно только для тебя…

— Я с василиском дрался, — я уставился на светлую и упругую кильватерную струю.

— Убил? — светски полюбопытствовал шеф.

— Нет.

— Хорошо. Тогда у нас есть шанс…

— На что?

Но Алекс не ответил: из воды выросла тёмная лесистая громада Валаамова острова. Он был довольно большим, холмистым и походил на лохматую меховую шапку. Из куп деревьев тут и там поднимались золотые маковки храмов.

— Скит отсюда не видно, — пояснил шеф, направляя катер вдоль береговой линии.

Я стал разглядывать проплывающие мимо места. Высокие обрывы, с взбегающими на крутояр тропинками, или даже серыми от времени, деревянными лестничками.

Алекс вёл катер на малых оборотах, двигатель урчал почти не слышно.

— Вы сказали, у нас есть шанс, — спросил я шепотом. Громко говорить не хотелось. Казалось, на острове прекрасно слышен любой звук. — Шанс на что?

— Остаться в живых.

Я опешил. Затем неуверенно улыбнулся.

— И это говорите вы?.. Неустрашимый и неубиваемый Александр Сергеевич…

— Тихо, — оборвал шеф. — Не каркай почём зря.

Я обиделся. Нет, правда?.. Почему я всё время выступаю в амплуа эдакого мальчика для битья? Конечно, по сравнению с опытом шефа я — птенец безрогий, но всё ж живой человек. Хотя нет. И здесь промашечка. Но тем не менее…

Наконец шеф завёл катер в небольшую бухту и причалил. Мостки были коротюсенькие, в три доски, но вода под ними была чёрная, непроглядная — значит, глубина здесь порядочная.

К самым мосткам клонился громадный белёсый камень. Он словно часовой защищал подступы к острову от любопытных взоров. За камнем стеной стоял лес.

Вообще-то логично, — подумал я. Это храмы строят на пригорках и всхолмьях, поближе к Богу и на виду у честного люда. А скит — сооружение тайное, секретное. Ему на виду быть не надо…

Как только нос катера ткнулся в чёрную и скользкую от воды доску, от леса отделилась чёрная фигура и приблизилась к нам.

Молодой парень в чёрной, до пят, рясе, в глухой скуфейке на длинных, затянутых сзади в косицу волосах. Без бороды. Гладкий подбородок похоже, ещё не знал бритвы.

Да он подросток, — подумал я, глядя в светлые и спокойные глаза чернеца. Но не купился. Памятуя отца Прохора, с его кенгурушкой и хаером, от этих монахов всего можно ожидать.

— По здорову ли, гости дорогие? — неожиданно густым голосом вопросил чернец.

— По здорову, да не по добру, — откликнулся шеф. — К батюшке мы, по срочному делу.

— Вы идите, — разрешил чернец. — Стригой пускай здесь ждёт.

— Отож… — я прямо таки чувствовал, как трудно шефу сдержать брань по матушке.

— Поймите, не злого умысла ради запрет наложен, — чернец взялся белыми перстами за крест и подёргал верёвочку на шее. — А токмо здравого смысла для: не след вашему товарищу ноги о святую землю жечь.

— А вы, значит, заранее уверены, что он непременно обожжется?

— Нежить — не есть жизнь, — равнодушно пожал плечами чернец. — В святой земле ей плохо делается.

— А давай проверим, — было видно: Алекс зарубился. Иногда мне кажется, что статус нежити моего шефа колышет больше, чем меня самого. — Мон шер, не сочтите за труд, примите конец.

И он кинул мне конец верёвки.

Не изменившись в лице, я выскочил на доски причала. Ничего. Подошвы кроссовок вроде не дымятся. Натянул верёвку, соорудил мёртвую петлю, накинул на торчащий у берега чурбачок… Посмотрел на подростка и самым вежливым тоном осведомился:

— Разрешите пройти?

Я думал, он не пропустит. Но нет: чернец сделал шаг в сторону, и даже приглашающе махнул широким рукавом рясы.

Вы когда-нибудь ходили по раскалённым углям? Вот и я не ходил. Но ощущение, когда я ступил на желтый песок тропинки, было именно такое. Лишь усилием воли я не взвился над землёй и не сиганул обратно в лодку. Знал: если я так поступлю, выпроводят нас из скита не солоно хлебавши… Да и шефа разочаровать не хотелось.

Опустив глаза, я с облегчением отметил, что кроссовки не дымятся и подошвы не плавятся. А значит, жар, который я чувствую — всего лишь соматическая реакция, и не более того.

И хотя казалось, что на ступнях с каждым шагом вспухают и лопаются волдыри, я легко взбежал на пригорок и оттуда перепрыгнул на белый валун. Посмотрел сверху на чернеца и улыбнулся.

— Вот видите, отче, — Алекс тоже выпрыгнул из катера на мостки. — Всё в порядке.

— Но… Как такое… — инок утратил весь свой апломб.

— Не спрашивайте, отче, сам в большом удивлении. Но знаю одно: мон шер Сашхен таит в себе немало сюрпризов…

На курсе психологической подготовки нас учили отключать боль. Блокировать сигналы, поступающие от страдающих нервных окончаний, воспарять разумом над бренной оболочкой и притворяться бестелесным облачком.

Так вот: сейчас это не помогало. По мере продвижения вглубь острова, огонь поднимался от ступней к коленям, потом выше, выше… Нет, одежда на мне по-прежнему не дымилась, искры из глаз не сыпались и пар из ушей не валил. Но чувствовал я себя, как козлёнок, которого заживо поджаривают на вертеле.