Несправедливо, а?..

— Идём, Горе моё, — всё так же небрежно держа Тварь, Сашхен положил руку мне на плечо и повернул в сторону двора. Там, небрежно прислонившись к поребрику, высился Хам, чёрный, как Обелиск, и такой же загадочный. — Отвезём тварь к Чародею. Пускай запустит в неё свои электроды…

— Ура.

Стараясь, чтобы в голос не прорвалось слишком много счастья, я припустила к Хаму.

То, что Сашхен согласился, означает, что он не будет ругать меня за охоту. И Алексу не сдаст — хотя это и так очевидно, с Алекса взятки гладки. Скажет: сами виноваты, штабс-капитан, распустили личный состав… Так что, Алексу Сашхен по-любому ничего не скажет. И тварь по этой же причине отдаст Чародею, а не отнесёт в крематорий: у дяди Славы и учёт и запись, а Чародей действует анонимно.

Но самое главное: он не будет меня ругать.

Не люблю я этого. Сразу такое чувство, что мне опять восемь, и что все вокруг большие, одна я, как дура, маленькая…

Эх, жалко Мишка не дожил до нынешних времён. Наверняка он бы согласился стать моим напарником! Мы бы вместе гасили Тварей, и прикрывали друг другу спину, как настоящие друзья.

Как всегда, при воспоминании о Мишке стало грустно.

Моя вина. Мой крест. Никогда себе не прощу…

— Что пригорюнилась, Марья-краса?

Хлопнув дверью багажника, где упокоилась Тварь, и подсадив на высокую ступеньку Рамзеса, Сашхен устроился на водительском месте. А потом испытующе посмотрел на меня.

— Сам ты… Королевич Елисей.

В глубине души я млела, когда Сашхен обращался ко мне вот так, запросто, давал милые прозвища и вообще был милым.

Но никогда-никогда никому-никому в жизни в этом не признаюсь.

— Ладно, так зачем тебе всё-таки деньги?

Он тронул Хам, и тот послушно, как дрессированный рысак, оторвался от обочины и покатил к выезду из арки.

— Рамзеса в парикмахерскую отвести.

— А если серьёзно? — вот прицепился, фиг отлепишь… — Тебе же мама даёт достаточно. Насколько я знаю, Аврора вообще не считает, сколько ты берёшь.

— Да, но на карточке-то лимит.

— Резонно.

Мы помолчали.

Я пыталась устроиться так, чтобы обрез не давил в ребро, но ничего не получалось: какой бы он ни был короткий, я всё ещё была мелкой, и до размеров Шварца, чтобы держать винчестер одной рукой, дорасту не скоро…

— Что ты вошкаешься? — раздраженно вопросил Сашхен, и так крутанул руль, что мой обрез со стуком вывалился на пол.

Упс… Теперь он сразу поймёт, на что я потратила все деньги.

— Между прочим, я полгода копила, — предвосхищая вопрос, сказала я.

— На котлетах экономила, — наябедничал Рамзес.

Это его личная обида: котлеты всегда шли на благотворительные цели, то есть, в его ненасытную утробу…

Сашхен молчал. Напряжение в салоне копилось, как пар под крышкой чайника, и я не выдержала.

— А ты попробуй с моим весом мечом махать. Или шпагой — как советует Алекс. А какая, в задницу, шпага, если у Тварей шкура, как дублёная резина, об неё любое оружие ломается, как спичка. А с обрезом я хотя бы могу держаться на расстоянии…

— Да я что?.. Я ничего, — Сашхен вновь так крутанул руль, что стало ясно: он очень даже «чего». Просто в ПОЛНОМ шоке. — Я что хочу сказать: нахрена ты к дилерам попёрлась? Обрез самопальный, как он тебе ещё пальцы не отстрелил, вместе с головой?.. Вечером сходим в наш арсенал. Я сам тебе что-нибудь подберу. Заодно потренируешься.

Было уже совсем светло, когда я наконец добрался до клуба.

За стойкой хозяйничала Антигона. Я слегка стушевался, замедлил шаг…

Но она меня уже видела, поэтому пришлось расправить плечи, втянуть живот и проследовать к стойке пружинистой походкой настоящего гусара.

Антигона молча выставила на стойку серебряный термос, рядом разместила стакан с водкой, лимон и солонку. Всё, как всегда. На Западном фронте без перемен.

Усевшись на табурет, первым делом я свинтил крышку с термоса.

Когда первая, тягуче-пряная тёмная капля попала на язык, тело охватила непроизвольная дрожь. Внутренне сжавшись, я переждал судорогу и продолжил глотать. Зажмурившись, не обращая внимания на усиливающееся жжение в губах и подбородке — там, где кожи касалось серебро…

Отставив пустой термос, сразу, не переводя дыхания, я выцедил водку — мелкими глотками, как горячий чай. Бросил на язык ломтик лимона и запустив пальцы в солонку, отправил следом хорошую щепоть крупной морской соли.

Антигона всё это время стояла рядом, облокотившись о стойку, подперев щеку одной рукой и оттопырив круглый крепенький зад.

— Никогда не надоедает смотреть, как ты себя мучаешь, Шу.

— И тебе доброе утро.

— Утро добрым не бывает.

Вот так начинался наш каждый разговор. Слова могут быть другими, но смысл один и тот же: она меня презирает, я терплю.

Отвернувшись от стойки, я оглядел пустой зал. Вылизанные до блеска тиковые полы, круглые столики, уютные альковы с диванчиками…

Хорошо здесь. Спокойно.

С тех пор, как сгорел наш особняк, это место стало для меня домом. Я и жил здесь, на втором этаже клуба «Покойся с Миром».

Антигона выкупила пустырь на берегу Невы и к тому времени, как мы вернулись из Сочи, строители закончили лить фундамент.

— Вы же всегда хотели стать барменом, шеф, — ответила она на вполне резонный вопрос Алекса: нахрена козе баян? — Вот я и решила исполнить вашу мечту. Считайте, что я фея.

Идея Антигоны открыть клуб для сверхъестественных существ оказалась гениальной.

Агентство наше, «Петербургские Тайны», приказало долго жить, и хотя стоит на том же месте почти такой же особнячок, я даже мимо хожу с содроганием — всегда отворачиваюсь, чтобы не было так больно…

Предполагалось, что мы его вновь заселим — я, Алекс и девочки — но даже у шефа нервы оказались не настолько крепкими, и все мы дружно, не сговариваясь, переехали в «РИП».

На старом месте остались лишь арсенал, тир в подвале, да ещё склад. Туда захаживать приходилось — но с этим я свыкся.

А клуб, поначалу пустой и мрачный, постепенно заполнялся разношерстным народом и даже приносил прибыль — девчонки придумали выдавать его за косплейную зону, и всякий-разный люд мог находиться на территории невозбранно: в наше время никого уже не удивляли ни эльфы с острыми ушами и клингонскими батлетами, ни гоблины в половину человеческого роста, ни ведьмы с чёрными губами и в обвисших шляпах.

Толерантность, девиз нового времени, нам, сверхсуществам, пришлась как нельзя кстати. Никто теперь не имеет права ругать гномов, как вертикально ущербных. Никто не косится на оборотней: в «эти» дни они особенно чувствительны. И никто не обращает внимания на стригоев — как биологически неактивные, мы нуждаемся в особой защите.

Обрыдаться от умиления, как говорит моя ученица.

Ну да. Маша. Ей недавно стукнуло четырнадцать, и девушка так задрала нос, словно ей уже пятнадцать. Самостоятельность почуяла.

Да и ученицей моей она числится весьма условно. Ведьма Настасья учит Машеньку управлять силой, Валид показывает хитрые приёмы контактного боя в весе пера — говорит, был один такой спортсмен, рубил всех без разбору, как молодые дубки.

Насчёт наставничества, это Алекс придумал. Походи, говорит, штабс-капитан, в моей шкуре… может, научишься лучше понимать старого больного папу.

За «папу» отдельный ему респект, Алекс и вправду заменил мне всех — точнее, стал моей новой семьёй. Разношерстной, неидеальной, иногда поубивать всех хочется, честное слово… Но другой у меня нет, так что учителя я по-прежнему люблю и почитаю.

Словом, всё моё наставничество сводится к тому, что я днями и ночами слежу, чтобы Машу никто не убил.

А девочка развлекается. Гуляет, охотится, и сам чёрт ей не брат.

Нежить она чует инстинктивно, а потому никакой Диспетчер ей не нужен…

Ах да. Диспетчер.

Турагентство кануло в Лету, а вместе с ним — и ночные экскурсии, но всякие несознательные элементы никуда не делись.