Диким взглядом я оглядел стол. Корки чёрного хлеба. Остатки селёдки в хрустальной рыбнице. Перья зелёного лука, варёная, уже остывшая и подёрнутая серой патиной картошка. Груда яичной скорлупы. Тарелка с прилипшими листиками лаврушки, горошинами чёрного перца и одинокой обгрызенной жопкой солёного огурца.

Посреди этого натюрморта возвышалась литровая бутыль «Арктики». Плескалось в ней на самом донышке…

— Вы что, пьёте? — тупо спросил я. — Утро же на дворе.

— Поминки затянулись, — пожал плечами шеф. — Да садись ты, не мозоль зрение.

Антигона молча встала, пододвинула мне табурет и отвернулась к плите, загремев какими-то крышками.

Я рухнул на него, как подкошенный. Ещё раз посмотрел на свои руки — да нет, ожоги от белого серебра никуда не делись…

Очень хотелось пощупать Алекса, но я не решился.

— А чего ржали, как кони? — честно говоря, шок у меня был почище, чем в кровати, сразу после пробуждения…

— Гиллель еврейские анекдоты травит, — пояснила Антигона, ставя передо мной тарелку, полную пухлых золотистых оладьев. Они были политы сметаной и малиновым вареньем. — Я таких смешных отродясь не слышала.

— Анекдоты? — мысли у меня в голове скакали, как блохи на сковородке. — Значит, всё кончилось? Пашка с Петькой?.. Те девочки в воздухе?..

— Увезли по больницам, — сказал отец Прохор, чинно прихлёбывая из блюдца. — Дистрофия и полное истощение организма. Но они выкарабкаются. Молодежь — она крепкая…

Я моргнул. Чудо-отрок выглядел молодо, как никогда. Волнистые волосы свободно спускались ниже плеч, обтянутых канареечной майкой с надписью «Нирвана». На запястье правой руки, в качестве браслета, был накручен пёстренький хипповский платочек… И только крест на груди поблёскивал тускло и сурово, как немой укор совести — легкомысленному прикиду святого отца…

Котов был в растянутой тельняшке, из-под которой выбивалась татухи с чёрными мессершмитами и парашютом…

Хафизулла был сам собой. В сиреневой косоворотке, с расчёсанной на пробор бородой, с головой, обмотанной чистым вафельным полотенцем…

Гиллель, девчонки, Алекс — все были обычными, повседневными. И такими живыми, что у меня свело скулы. В глазах защипало, я отвернулся.

— У меня созрел тост, — Алекс поднялся, и принялся недрогнувшей рукой разливать остатки водки. — За то, что все вы живы. Потому что умирать, господа — это стрёмно. Зато нет ничего приятнее, чем посидеть с друзьями на собственных поминках… За вас, сукины дети.

Все выпили. Я проглотил водку, как воду, и только потом почувствовал огненный шар в животе.

Гиллель и отец Прохор внимательно за мной наблюдали. По-видимому, ждали, когда я свалюсь в жутких корчах, изрыгая пену и чернея лицом… Но когда этого не случилось, они заметно расслабились и успокоились.

— Вот что крест животворящий делает, — шепнул сторожу, как бы между делом, чудо-отрок. Тот лишь усмехнулся.

А шеф тем временем вновь поднялся, оправил шелковый халат, зачем-то переставил пустую рюмку, и посмотрев на меня влажными глазами, объявил:

— Поздравляю, кадет. Ты принят в агентство «Петербургские тайны» на полную рабочую ставку.

Голову вновь пронзила вспышка. Блеск цепи, тяжесть креста…

— И… что это значит?

Я поёжился. Если на испытательном сроке довелось пережить… такое, что будет дальше?

— Да ничего особенного, — улыбнулся шеф. — Просто теперь ты допущен к ночным экскурсиям.

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо своё, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города…

Н. Гумилёв.

Мусорные баки, разбитые фонари и грязь по колено. Под ногой хрустнул тонкий ледок, намёрзший в неглубокой луже — и это в середине апреля.

Я шел медленно, прислушиваясь к разнообразным шорохам, стараясь уловить тот самый запах… Но как всегда, всё случилось неожиданно и быстро.

В спину толкнуло, словно молотом. Падая, я успел перевернуться, выхватить пистолет и выстрелить четыре раза.

Раздался пронзительный визг, страшная морда, не успев рвануть зубами моё горло, отлетела к забору.

Я врубился спиной в противоположный забор — каменный, усиленный арматурой.

Дыхание вышибло, в глазах потемнело. И в этот момент грохнул ещё один выстрел.

Когда зрение вернулось, на куче битого кирпича я увидел знакомую фигуру: цилиндр, плащ-крылатка, револьвер…

— Плохо, кадет, — спрыгнув с кучи, Алекс подал мне руку. — Видать, рано я тебя к ночным экскурсиям допустил.

Я поднялся. Воздуха всё ещё не хватало, почки саднило — ударился я знатно.

— Чего это плохо? — я нашел глазами тварь. Она почти развеялась, но общие очертания ещё можно было угадать. — Я же её убил?

— Во-первых, ты должен замечать опасность до того, как она прыгнет тебе на спину, — шеф убрал револьвер в кобуру и неторопливо, заложив руки за спину, пошел вокруг «места преступления». Вдалеке слышался шум большого проспекта. Ветер нёс гудки автомобилей, шорох шин и запахи выхлопных газов. — Во-вторых, ты не сделал контрольного выстрела в голову.

— Да она и так рассеялась. Чего патроны тратить?

— Если бы это был не призрак, а настоящий вервольф, твои пули его бы не задержали.

— Да откуда взяться настоящему вервольфу в центре города? — я начал злиться.

По моим стандартам, я действовал суперпрофессионально. Проделал всё необходимое с шиком и блеском, не хуже самого шефа… А он просто придирается. Потому что не хочет отпускать на самостоятельную охоту. Тьфу, извините. Экскурсию.

Чувствовалась в этом эвфемизме некоторая фальшь, но я уже привык, что у нас в агентстве никакие вещи не называются своими именами.

— Ты думаешь, что уже самый умный, да? — добродушно вопросил Алекс.

— Да уж не глупее многих, — отряхнувшись, я захромал вдоль забора, считая, что дело закрыто, и больше здесь ловить нечего.

— А как ты объяснишь серебряные пули, застрявшие в заборе, обывателям?

— Чёрт!..

Я попятился, на ходу доставая отвёртку. Встав на колени там, где развеялся призрак, я нашел три вмятины, с застрявшими в них кусочками серебра. Сковырнул все три отвёрткой, а потом зашарил глазами по земле, в поисках четвёртой пули.

— Не трудись, — Алекс с насмешливым видом стоял у меня за спиной. И протягивал мне на затянутой в перчатку с раструбом ладони два тусклых смятых комочка. — Про мой выстрел, разумеется, ты забыл.

Нет, сегодня просто не мой день.

С утра всё пошло наперекосяк. Точнее, ещё с вечера… Вчера я поругался со своей девушкой. Причём, основательно так, серьёзно. И на мой взгляд, совершенно на пустом месте.

Мириам хотела работать у нас в «Петербургских Тайнах». Причём, ни много ни мало, как охотником — то бишь, извините, ночным экскурсоводом. А я хоть убей не мог представить, как сначала я приглашаю девушку в кино и на романтический ужин, а потом, наскоро вооружившись, мы рука об руку идём убивать монстров… Ну не укладывается это у меня в голове.

Обзывайте меня сексистом, самодуром и женоненавистником, но в этом вопросе я полностью согласен с шефом: любимая девушка — создание эфемерное, почти неземное. Ей надобно дарить цветы, сочинять в её честь поэмы, петь серенады на рассвете, под балконом… В крайнем случае — вызволять из лап не слишком страшного злодея.

Видеть, как предмет романтических грёз, эфемерное создание, молодецки хекнув, загоняет осиновый кол в грудь упырю… А потом отрезает ему голову большим мясницким тесаком… На мой взгляд, сия картина, застряв перед глазами, может приземлить даже самые возвышенные чувства.