Распахнув желтый, в трещинах и потёках клюв, тварь вновь заорала и бросилась на меня. И вот тут я наконец понял, что значит быть стригоем.

Василиск был громадным, как жираф. Голова его мотылялась на высоте метров пяти, размах крыльев превышал рост.

Ноги, похожие на страусиные, только покрытые чешуей, оканчивались лапами с жуткими синеватыми когтями — удар такого когтя мог спокойно выпустить кишки лошади. Глаза у него были круглые, птичьи, но по-рептильи равнодушные и холодные.

Может потому, что василиск не слишком часто встречал интеллектуальную добычу и привык давить силой, я ему не уступал. Только один раз он смог оглушить меня ударом тяжеленного крыла, а потом зацепить клювом, сняв огромный шмат кожи со спины…

Но и ему от меня досталось. Удары кулаков били с совсем нечеловечьей силой, и когда мне удалось схватить его за шею и придушить, из горла твари раздался уже не злобный, а панический вопль… И было в этом крике столько тоски, столько отчаяния…

В общем, я его отпустил. Просто разжал руки и скатился с загривка, прямо под острые когти. Спина давно онемела, джинсы сзади промокли от крови. Но мне было всё равно.

Нельзя убивать существо, которое настолько отчаянно хочет жить.

Василиск склонил ко мне клювастую голову. Его глаз, круглый и желтый, был совсем рядом с моим лицом, и не было в нём ни единого проблеска мысли, лишь одна холодная ненависть. Я уставился в этот глаз, оставаясь намеренно неподвижным, только чувствуя, как невольно кривятся в ухмылке разбитые губы…

А потом он ушел. Фыркнул по-лошадиному, обдал меня шквалом сухой хвои из-под лап и исчез за деревьями.

Странно, почему я не окаменел?.. — это была последняя мысль.

— Вставай, соня, весь отпуск проспишь.

Что-то в этом мире остаётся неизменным.

— Шурик, просыпайся, там шеф тебя хочет, аж не может уже.

— Звезда моя! Где обещанный кофе?..

— Слышишь, надрывается? Бедненький, похмелье замучило…

Антигона вскочила с моей кровати, подбежала к окну и немилосердно распахнула шторы. В спальню ворвалось яркое солнце, а вместе с ним — влажный озёрный воздух и крики чаек.

Я рывком сел в постели.

Что за ерунда? Я же был в лесу, заблудился, дрался с василиском… Я внимательно рассмотрел на себе белую майку-алкоголичку, осторожно заглянув под одеяло, узрел полосатые семейные трусы… Интересно, кто меня переодевал? Не дай Бог, Антигона. С другой стороны — ну не шеф, же.

Пошевелив плечами, я почувствовал, что спина саднит — словно кожу стянули крепкими грубыми стежками.

— Когда мы вернулись? — спросил я, с силой проводя ладонями по лицу. Ванной, с горячей водой и другими удобствами в тереме предусмотрено не было, и в перспективе меня ожидал поход в уличный нужник и умывание в ледяном озере.

— Откуль? — Антигона обернулась от окна. Солнечный свет обрисовал её фигурку, одетую в лёгкий хлопковый сарафан.

— Из лесу. Мы же вчера с Алексом на охоту ходили… И Гришка с нами… Я ещё спину себе порвал… — под взглядом девчонки голос мой становился всё тише, всё неувереннее.

— Вчерась вы с Гриньком ходили не на охоту, а на танцы в деревенский дом культуры, — ядовито просветила меня девчонка. — А шеф со старостой бухали почти всю ночь. Сперва «Кремлёвскую» пили, которую мы с собой привезли. Затем местную синюховку…

— Звезда моя!.. — вопль был преисполнен отчаяния и в то же время раздражен.

Я сразу вспомнил василиска.

— Да иду я, иду… — буркнула себе под нос Антигона. — Нет, зря мы девчонок на Кипр отпустили, задумчиво сказала она. — Одной мне с вами, остолопами, не справиться…

— Мы приехали сюда позавчера, — твёрдо сказал я. — Вечером мылись в бане, а затем пошли в лес — Гришка обещал показать навок. Потом, наутро, мы с шефом и старостой ходили на охоту. С нами были Гришка и ещё один мужик, Векша. Длинный такой, бородатый. Я заблукал в лесу…

— В голове ты своей заблукал, — Антигона сочувственно погладила меня по затылку. — И ладно бы, ещё пил. Так ведь тверёзый, как оглобля.

— Гришка где? — я решительно спустил ноги с кровати, потянулся за джинсами. Затем посмотрел на Антигону и смутился. — Может, пойдёшь наконец к шефу, пока он не надорвался?

— Ладно, так уж и быть, оставлю тебя в покое, — смилостивилась рыжая вредина. — Одевайся и спускайся вниз. Шеф сказал, как встанешь — на рыбалку пойдём.

И она вышла, аккуратно притворив за собой тонкую дощатую дверку.

А я, как был в трусах, пошлепал через всю комнату к зеркалу — мутный старинный лик которого я углядел ещё вчера.

Зеркало обитало на дверце монументального шкапа с львиными лапами и резьбой по фасаду. Сначала оно ничего отражать не хотело — солнце било в стекло и пускало озорных зайчиков. Приоткрыв дверцу, я поймал своё заспанное отражение, кое-как собрал волосы в хвост, а затем повернулся спиной. Задрал майку…

Шрам был длинный, через всю спину, от крестца почти до шеи. Полоса шкуры толщиной сантиметра в три была словно вырезана, как ремень, а рана заросла диким мясом, местами словно бы собранным в гармошку.

Опустив майку, я побрёл обратно к кровати, где на табуретке аккуратно лежали свёрнутые джинсы и майка. На полпути остановился: с крючка, прикрученного к двери, свисал плащ-палатка, который я бросил в лесу. Подол его до сих пор был влажен, с налипшими травинками и палочками хвои.

На негнущихся, совершенно деревянных ногах я дошел до табуретки и взял джинсы. Сунул руку в задний карман и вынул мятую, но не потерявшую цвет шелковую алую ленточку. Глава 4

Алекс был в давешней камуфляжной куртке, кепке поверх красной банданы и сапогах.

Меня охватило мощное дежавю, но тут же отпустило: вместо винтовки шеф держал в одной руке — пучок бамбуковых желтых удочек, а в другой — круглую сетку для рыбы.

— А мне казалось, на рыбалку на рассвете ходят, — глубокомысленно заявил я, спускаясь с лестницы. — Или на закате, на худой конец.

— На закате раков хорошо ловить, — я не заметил, что на лавочке у стены пристроился Гришка. — Им фонариком в норку светишь, дурачки думают, что луна взошла, и вылазят пачками, при лунном свете плясать. Тут ты их хватай, да в мешок суй, чтобы не разбежались. А рыбная ловля у нас круглосуточная. Рыбы в озере — страсть. Так сама на крючок и сигает. Турья-то почти нет, особливо на нашем конце… Идёмте, батюшка Алесан Сергеич, — вскочив, лохматый негодяй угодливо распахнул дверь из горницы в сени. — Я уж и лодочку к самому вашему порогу пригнал, и сиденье жесткое одеяльцем устлал, чтобы вы своё седалище белое не отсидели…

— Хватит заливаться, соловей разбойник, — шеф похлопал бугая по толстому загривку и пошел на улицу.

Я, рассудив, что в лодке мне ни сапоги, ни плащ не понадобятся, поторопился следом.

Был у меня и свой интерес, чтобы свалить по-быстрому: не хотел, чтобы Антигона всучила очередную порцайку крови…

Это было удивительно, но чувствовал я себя довольно сносно. Меня не колбасило и не плющило. Кровавые бесы перед мысленным взором не плясали. Словом, было всё так, будто я сижу на регулярной дозе. А значит, и принимать её не нужно. Верно ведь?..

Причал был деревянный, с резными перильцами, и начинался прямо от крыльца. Широкая лодка неспешно покачивалась на воде, а над бортами возвышались две знакомые уже фигуры: старосты Мефодия и бородатого Векши.

Оба сидели сгорбившись, накрывшись глухими брезентовыми капюшонами — словно бы свет ясного утреннего солнышка доставлял им сильное беспокойство.

Алекс смело шагнул в лодку и выжидательно посмотрел на меня. Гришка крутился здесь же, на мостках, угрожая нечаянно столкнуть нас с шефом в озеро. Как представлю этого увальня в лодочной тесноте…

— Вы езжайте, — словно прочитав мои мысли, напутствовал оборотень. — А я тут Анчутке по хозяйству пособлю. Дров наколоть, да воды в горницу наносить, да печь растопить, квашню, опять же, завести… Где ж девчонке без меня управиться?

— Хорош баловаться, — буркнул Мефодий Кириллович, по-совместительству, родитель этой орясины. — И чтоб смотри у меня.