— Вы-то в своём, — буркнул я.

— А кто сказал, что я в местном лесу — чужой?

Крыть было нечем.

Опасения, что от одёжы с чужого плеча будет нести мужским резким потом, не оправдались. От тельника пахло сухими травами и немного болотом, а от плащ-палатки — спелыми еловыми шишками. Кирзовые сапоги пришлись впору.

На крыльце — том, что смотрело на лес, парадном, — маялся Гришка. Мне очень хотелось расспросить его насчёт вчерашнего, но при шефе я стеснялся: а ну как на смех подымет?

— Лучший в этих краях следопыт, — отрекомендовал его шеф, будто мы и знакомы не были.

Увидев, что мы собрались, Гришка метнулся за угол дома, оттуда послышался какой-то мокрый, чихающий звук и навстречу выбежал давешний кудлатый пёс чёрно-белой масти, с вислыми ушами и весёлыми карими глазищами.

— А крови я тебе специально не дал, — вдруг, ни с того ни с сего, брякнул Алекс. — Ты мне нонича голодный нужен…

Ну вот, и шеф туда же. Словно эта напевная, но неправильная речь была чем-то заразным.

На самой опушке к нам присоединились двое: знакомый уже староста, и ещё один мужик, худой, длинный, как колодезный журавль, и по самые глаза заросший бородой. Был он в таком же как у меня брезентовом плаще и сапогах, а за спиной нёс что-то спутанное, с серебряными гирьками — с удивлением я опознал ловчую сеть…

Мужики скупо поздоровались, длинного никто представлять не стал — вестимо, и так знали, кто есть кто. Гришка резвился вокруг, неуклюже подкидывая пятнистым задом и виляя хвостом, как пропеллером.

Глядя на торжественность, проявленную мужиками, я принялся развлекать себя фантазиями на тему особого посвящения, ритуала, который проводят в полночь, в глухой чащобе, на скрытой от людских глаз поляне с древними каменными идолами… Губы у идолов вымазаны кровью, а вокруг, на столбах, развешены шкурки лесных зверей и клыки опасных хищников.

Одно мешало картинке сложится: в ясном сентябрьском небе сияло тёплое солнышко, вокруг него резвились идиллически-пухлые, похожие на херувимов облака, озеро под этим благолепием искрилось, как вышедшее из глубин чудо-юдо рыба-кит, и плыл в сладком утреннем воздухе малиновый звон далёких колоколов…

Оглянувшись с опушки на терем, в верхнем окне я заметил огненно-рыжий всполох. Антигона, — понял я. Провожает охотников, на удачу.

Шли долго и скучно. Баек никто не травил, не курил и не махал перед лицом ветками — сегодня Гриня-пёс выбирал дорогу в стороне от паучьих ловчих сетей. Хотя братьев-крестоносцев в лесу было немерено — почитай, меж каждым стволом растянута крепкая добротная паутина, в которой трепыхалось немало мелкой мошкары, бабочек и даже одна крупная летучая мышь. Причём, чем дальше в лес, тем толще становились пауки…

Я старался идти в середине процессии: первым бежал Гришка, за ним степенно шагал Мефодий Кириллович, след в след неслышно ступал Алекс, затем я. Замыкал молчун с бородой, которого, как я расслышал, староста называл Векшей.

Устать я не устал. Но от монотонной ходьбы, от бесконечных бочагов с чёрной ключевой водой, мшистых поваленных брёвен и канав, веток, сучьев и вспученных вековых корней, меня опять потянуло в сон.

Я шагал на автомате, стараясь не терять пятнистую спину Алекса, перечёркнутую стройным туловом винтовки, перед глазами мелькали чёрные мушки, и сначала я думал, что это меня мутит от недоедания, а потом понял, что это настоящая мошкара, или гнус — как его зовут в этих краях. Но гнус меня не кусал, не нравился я гнусу, хотя Алекс и староста, шепотом чертыхаясь, то и дело шлёпали себя по шее и по щекам.

Шли мы по ведомой одному только Гришке тропе. Сначала бор был светлым, почти без подлеска, с яркими пятнами костяники и резными кустами шиповника. Но с ходом времени делалось всё темнее, стволы сосен уступили место мрачным раскидистым елям, а те, в свою очередь, чёрным горелым лиственницам с покорёженными стволами.

На некоторых я стал примечать светлые затеси — продольные узкие, но глубокие полоски содранной коры.

— Рысь, что ли? — хотел спросить я у шедшего позади Векши, но оглянувшись, никого не увидел.

Обеспокоившись, я повернулся вперёд, с намерением позвать Алекса, но и его обтянутой камуфляжем спины не было. Как и старосты, и весёлого кудлатого пса Гришки.

— Что за на фиг? — слова упали в мягкую хвою и заглохли — тогда я понял, что говорю вслух…

В голове запрыгали разные идеи, на тему «как я мог потеряться».

Вспомнились, в том числе, и слова Антигоны о лесном дедушке, который легко может заманить в трясину и сделать утопликом.

В свете особенностей моей физиологии перспектива совсем не прельщала.

Неловко топчась на одном месте, я припомнил всё, что знал о тайге. Первое правило: если вы потерялись, оставайтесь там, где есть. Его я нарушил сразу же — находиться в окружении рысьих меток, выше моего роста, совершенно не хотелось.

Но каков Гринёк, собака! Мог ведь отыскать меня по запаху, по следам… Или всё так и задумано? Вспомнилась вскользь оброненная шефом фраза: — нужно, чтобы ты оставался голодным… Это ещё как понимать?

И тут я почувствовал движение. Что-то промелькнуло за спиной, но когда я обернулся — ничего не двигалось. Ни единая травинка, ни единая малая веточка.

Злой, как тысяча аллигаторов, я повернулся и пошел, как мне казалось, к берегу озера.

Ну и ладно, — думал я на ходу. — Надсмеяться захотели — и пусть их. Завели городского недотёпу в глушь, и хихикают, поди… Алекс тоже хорош: хлебом не корми, дай над подчинёнными поизмываться.

Временами мне казалось, что озеро уже близко — вот ещё один взгорок, и впереди откроется чистая белая гладь. Но пригорок сменялся пригорком, распадок — овражком, а озера всё не было. Хотя временами казалось, что ветер доносит насмешливые крики чаек и колокольный звон.

Антигона умрёт со смеху, — подумал я, подвернув ногу и рассадив в очередной раз ладони. В кожу впились чёрные от старости хвойные иголки и налипли мелкие камушки…

Время от времени я видел краем глаза движение — то слева, то справа, и в конце концов решил, что это Гришка-кобель, таким манером развлекается.

За всеми этими самокопаниями я не сразу заметил, что на небе нет солнца. Никаких туч тоже не было, небесный свод покрывала белёсая мгла, глухая, как саван. Верхушки мёртвых деревьев утыкались в этот саван, и казалось, только они и не дают ему кануть на землю.

Поёжившись, я пошел дальше. Мало ли, как часто в здешний краях погода меняется. С утра — вёдро, к обеду — дождь… Мне-то какое дело?

Злость на товарищей одолевала всё сильнее.

С другой стороны, может, они меня ищут? Мечутся меж деревьев, зовут… Алекс себе места от тревоги не находит.

Как всегда в моменты слабости, стало стыдно. Прежде чем обвинять других в бездушии и злом умысле, подумай: что ты сделал не так?..

Додумать я не успел.

С разбегу ткнулся мордой в паутину, бесполезно замахал руками, силясь оттереть с лица липкие и на редкость прочные нити, завертелся вокруг себя, натыкаясь на стволы и мыча сквозь зубы… Наконец, содрав облепленный паутиной плащ, бросил его прямо на тропинку и дальше пошел в одной майке, ёжась от промозглого холода.

Но шел я не долго. Что-то было не так…

Лес был другой. На первый взгляд, всё то же самое: чёрные горелые деревья, свежий злой подлесок… Но дело в том, что эти деревья были ГОРАЗДО старше. Вековая кора отслаивалась и свисала с корявых стволов длинными лохмами. На корнях и нижних ветках вольготно произрастал могучий лохматый мох, в котором, кажется, копошилось что-то мелкое и не слишком дружелюбное.

Там чудеса, там леший бродит… — припомнил я слова Антигоны. Как в воду глядела, чертовка. А вот и следы на неведомых дорожках, — я наткнулся взглядом на здоровенную трёхпалую вмятину в желтой глине тропинки. Сделалось не по себе. Это ж какого размера тварь оставляет такие следы?..

Рёв, раздавшийся у меня над ухом подтвердил, что тварь — немаленькая.

Походил он одновременно на ящерицу и гигантского петуха. Не знаю, как лучше объяснить… Ноги со шпорами, крылья, покрытые жестким, похожим на чешую пером, алый гребень на лысой клювастой головке, торчащей из длинной змеиной шеи…