— Скорее всего, — кивнул Эл.

— Вот это да! — Настя даже подпрыгнул от восторга. — Ой! Спасибо тебе Первое Древо! Спасибо вот такущее!

Рыжая сияла как солнышко.

— Я побегу! Расскажу всем!

Настя сорвалась с места, бросилась к своим приятелям, по-прежнему возившимся с поклажей. Принялась им рассказывать новости бурно, взахлёб, размахивая руками.

Эливерт смотрел на эту картину. Долго, пристально, задумчиво…

Сатифа стояла рядом и задумчиво смотрела на него.

— Ты ничего ей не сказал… — Сатифа уселась рядом, тоже перевела взгляд на собравшихся у кострища людей. — Неужели позволишь вот так уехать? Почему ты не остановишь её?

— Разве я вправе?

— Ты в силах! — леснянка повернулась резко. Глаза сверкнули янтарным пламенем. — Этого достаточно. Скажи ей, что она тебе нужна, что тебе не жить без неё! И она останется здесь, с тобой. Она не посмеет бросить тебя одного, если ты попросишь её о помощи.

— Останется из жалости… Так? — Эливерт покачал головой. — Не хочу! Не хочу, чтобы она осталась из сострадания к никчёмному калеке. Я не стану играть с её совестью. Я умер на её глазах. Ясно-понятно, вина и страх всё перевесят. И она останется здесь, хотя душа её рвётся на Север. А мне это не надо. Я хочу, чтобы она вернулась по зову сердца, а не по принуждению…

Злая улыбка скривила тонкие губы леснянки.

— А если она не умеет слышать зов сердца? Если она собьётся с пути? Если она сама не знает, где её путь? — Сатифа вздохнула печально. — Смертные часто ошибаются… Эта девочка заблудилась. Может, ей нужна подсказка? Скажи ей, что любишь!

— Чтобы удержать? Нечестно. Также низко, как играть на её жалости. Она сама должна понять… И сделать выбор. Я не стану ей мешать.

Эливерт больше не смотрел на леснянку, а та зашептала тихо, но напористо:

— А если ты потеряешь её навсегда? Она уходит на Север. Что если она сложит там голову? Просто потому, что ты решил дать ей право выбора, не стал удерживать. Ведь тебе так страшно её отпускать… Ревность и страх вижу я в твоих глазах. Ты боишься, что она позабудет тебя. Но ещё больше ты боишься, что с ней случится беда, что они не смогут защитить её. А ты будешь далеко и помочь не успеешь.

По лицу Ворона неожиданно скользнула тёплая улыбка.

— Людям свойственно бояться, Царственная. Но я знаю, что она не погибнет там, на Побережье. Она — особенная девочка, и живёт на ладони у Всеблагой. Я не друзьям её поручаю, я вверяю её Матери Мира. Она спасёт Дэини и защитит от любой опасности. У меня нет причин сомневаться в милосердии Великой Матери. Особенно теперь.

— А если она всё-таки не вернётся? — не отступала леснянка. — То есть, вернётся, но не к тебе…

— Значит, так тому и быть!

— Вот как? — фыркнула Царственная как кошка. — Откуда в тебе это? Давно ли Ворон был готов убить любого, кто покусится на то, что ты считал своим? Я не верила, что ты можешь измениться. А уж так быстро!

— У меня был веский повод… Попробуй умереть хотя бы раз, Мать Сатифа, и на многое станешь смотреть иначе!

— Значит, смирение… — мурлыкнула зелёная дева. — Примешь свою судьбу?

— Значит, приму.

— А может уже? — леснянка даже вперёд подалась. — Да, так и есть! Ты знаешь! Ты знаешь, что она уходит навсегда. Ты знаешь, что она никогда не вернётся…

— Знаю.

— Она выберет не тебя!

— Пусть так!

Из уст Сатифы вырвался рассерженный рык.

— Хотя бы спроси её — любит ли она тебя!

— Зачем? — вздохнул Эливерт.

— Чтобы у тебя была надежда… — леснянка растерянно развела руками. — Ты даже слабенькой надежды себе не хочешь оставить?

— Мы, люди, не устаём надеяться, даже пройдя через сотни разочарований, и ошибок, и предательств. Мы всё равно верим, надеемся и ждём. И мою надежду никто не отнимет.

Леснянка нахмурилась и на мгновение умолкла.

— Но неужели ты не хочешь знать? Знать наверняка!

— Я и так знаю, — изумлённо пожал плечами Ворон.

— Откуда?

Эливерт рассмеялся — звонко, насмешливо, обидно. Правда, тут же смолк, схватившись за рёбра. Лицо исказилось от боли.

— Тебя вроде мудрой считают, Мать Сатифа, — хмыкнул он, придя в себя, — а ты спрашиваешь иногда такие глупости!

— Что смешного я сказала? — леснянка сердито оскалилась.

— Она пошла за мной в Бездну… — тихо сказал вифриец. — За Грань Мира шагнула, не раздумывая. По-твоему, после этого вопрос: «А ты меня любишь?» уместен?

Сатифа не торопилась с ответом, смотрела вдаль, как и Ворон.

— Тогда я тем более не понимаю… Любовь — это дар! Великий дар Того, Кто Хранит Свет. А ты отказываешься от него? Отказываешься так легко…

Эл тяжело вздохнул.

— Ты, в самом деле, ничего не понимаешь, Мать Сатифа. И зачем только пытаешься? Все нелюди любопытны не в меру, да? Хотите понять нас, смертных? Глупых, странных смертных, так на вас не похожих. Ты ведь другая совсем. Вы не умеете любить, не умеете ненавидеть, гореть не умеете. Вы, как эти деревья, как эти камни — вечные, мудрые, холодные, безжалостные и бесстрастные. Ты никогда не поймёшь людей, леснянка! Не поймёшь, почему она уходит. Не поймёшь, почему я отпускаю её. Не поймёшь, почему я смею надеяться. Не поймёшь, почему она не останется и не вернётся, даже если любит.

— Да, я не знаю смертных чувств, — кивнула леснянка на удивление спокойно. — Но я знаю твоих собратьев много лучше, чем ты думаешь… Я стара как этот лес, смертный мальчик. И всё не ново в этом мире, всё уже было однажды. Бессмысленная жертва! Я видела это много раз. Хотя, если говорить откровенно… Чаще, конечно, встречается себялюбие и желание обладать, несмотря ни на что. Вы не желаете уступать, держитесь до конца за то, что вам дорого. Но с тобой всё иначе…

Когтистая лапка неожиданно коснулась его руки, и в жесте этом было неподдельное человеческое сочувствие.

— Ты считаешь, что поступаешь благородно. Отказаться от любви во имя любви — как звучит! — мурлыкнула леснянка, и даже глаза зажмурила совсем по-кошачьи. — А я думаю, ничего глупее за несколько тысячелетий своего существования люди так и не придумали. Ты поступаешь правильно и великодушно. Так, как будет лучше для неё. Единственно верно! Но кто тебе это сказал? С чего ты взял, Ворон, что с ним ей будет лучше? Что только так она обретёт счастье? Кто сказал, что ты хуже, чем этот рыцарь?

— Ты сама не так давно утверждала, что я недостоин жить, — напомнил цинично Эливерт. — В твоих глазах какая-нибудь пиявка в болоте большего стоит!

— Для меня — да, — тотчас согласно кивнула Сатифа. — А для неё? Откуда ты знаешь, что шепчет ей сердце? Вы приносите любовь в жертву, потому что гордость ваша велика. Вы считаете себя умнее Того, Кто Хранит Свет. Но Судьбу не перехитрить. И счастья такие подношения никому не принесут. Никому — ни ей, ни тебе, ни полукровке, награждённому столь щедро. Потому что за такие дары расплачивается дарящий — болью своей платит за отданную другим радость! А нового счастья на чужом горе не построить…

Эливерт ничего не ответил.

К ним приближалась Настя. Взволнованная, но уже не такая счастливая, как немногим раньше.

— Ну… мы готовы, — доложила она, опустив глаза. — Можно выдвигаться в путь…

До бунта их раздоры довели,

И руки их окрасилися кровью;

Но сердца два они произвели,

На зло вражде, пылавшие любовью,

И грустная двух любящих судьба

Старинные раздоры прекратила.

У. Шекспир (перевод Д.Л. Михаловского)

— Давайте здесь остановимся! — предложил Кайл. — Для ночлега место подходящее.

Провожать незваных гостей, кроме Вереск, пожелали всего две леснянки. Настя предполагала, что и в этом нет особого смысла. Если они повстречают на своём пути того, с кем Хозяин не в состоянии справиться, то, вероятно, и лесным девам этот неведомый кто-то будет не по зубам.