Разбойники, напряжено застывшие до сей поры, дружно захохотали.

– Мне уже прям любопытно, чего ты на самом деле стоишь, шлюшка? – хмыкнул Лахти.

– Сам ты – шлюха! А я не продаюсь, – Настя медленно поднялась на ноги, понимая, что сейчас наверняка опять ударят.

Но Лахти только покачал плешивой головой:

– А ты упрямая. Это хорошо. С теми, кто упирается, веселее. Ломать дольше – удовольствия больше! Все продаются, рыбка ты моя золотая. Не за фларены, так за что-нибудь ещё. Ты же хочешь жить? Что ты сделаешь ради того, чтобы остаться в живых? И прекратить это всё? Сама продашься или атамана своего продашь? Так всегда бывает – остальное только дело времени. Давайте, ребята! Рыбку в пруд!

***

Когда-то давно, читая книги и смотря фильмы, Настя всегда сочувствовала героям, которых пытали. И каждый раз она думала, а что бы делала она на их месте?

Сидя с очередным романов в руках, легко говорить: «Давай, брат, не сдавайся! Терпи!» А что делать, когда это тебе под ногти загоняют иголки или ломают пальцы? Тянут на дыбе? Или вот топят, как её сейчас? На сколько хватит бравады и силы духа?

Придуманные герои терпели, стиснув зубы, гордо шли на смерть, не проронив ни слова, ни слезы.

Враньё это всё! Сказки для сопливых романтиков!

И сочиняют их те, кто сам никогда не стоял на краю пропасти, не чувствовал, как леденит кожу бездушный металл приставленного к виску пистолета, не оказывался прижатым к стенке с лезвием, упирающимся прямо в горло. Те, кого не били и не истязали так жестоко, что даже просто встать или вздохнуть после такого – уже настоящий подвиг.

Когда тебе так страшно и так больно, что, кажется, проще умереть, чем выносить это, невозможно не молить о пощаде!

Настя не была героем эпоса. Она была простой девчонкой, студенткой. Никто не готовил её в спецназ или шпионы...

И когда её перевернули вниз головой, подняли за ноги и стали медленно опускать в воду, она извивалась и блажила так, что, наверное, даже в Ялиоле слышен был её нечеловеческий вопль. И там, под водой, была только одна мысль – только бы это всё прекратилось!

Это уже потом, отдышавшись, она взмолилась мысленно:

«Эливертик, миленький, ну, где же ты, сволочь?! Спаси меня! Или сделай так, чтобы уже убили. Только бы не мучили больше! Только бы не мучили!»

Но жить... Как же хочется жить!

А когда ледяные тёмные воды стали неотвратимо приближаться в третий раз, она уже взывала во весь голос:

– Эливерт! Эливерт! Не надо! Прошу вас! Эливерт! Помоги! Нет…

Настю снова вытащили из воды и вернули на твёрдую землю, вернее на шаткий пирс. Ноги подкашивались, и стоять самостоятельно было трудно. Но это и не требовалось, конвой не отпускал ни на минуту.

– Стальной он, что ли, твой атаман? – проворчал Лахти, снова приближаясь к Насте. – Даже у меня бы уже душа не выдержала, если бы у меня была душа.

Он порадовался собственной шутке, и губы скривились в улыбке гиены.

– А ты, смотрю, охладилась слегка, успокоилась? Теперь покладистее будешь? – Секач развернулся, обращаясь к мельнице: – Ворон! Ну ладно, искупали… Это – детская забава. Но неужели, когда я твою девку на глазах у тебя отымею, ты тоже будешь в норе отсиживаться и спокойно за этим наблюдать? А если мы все разом?

Берег и лес ответили ему тишиной.

И Настя сжала зубы и закрыла глаза, когда монстр по имени Лахти буднично добавил:

– Ну что ж… Проверим!

***

Секач рванул Настину блузку, мокрая ткань затрещала, и грудь выскользнула из красивого декольте, которым так гордилась Рыжая.

– Ребята… Гляньте только! Ишь фигуристая какая! Не зря на тебя Ог позарился.

– Чтоб ты сдох, тварь! – Настя уже не могла кричать и прошептала это тихо-тихо.

– Только после вас! – ухмыльнулся Лахти, плотоядно облизнувшись. – Что-то встали мы ни туда ни сюда. Фрай, Лаван, давайте её на берег! Вон на бревно! И держите! Ворон, тебе там хорошо будет видно, а?

Секач засуетился, торопливо направляясь к берегу. Впереди него шла троица его людей. Рослые молодчики Фрай и Лаван тащили обессиленную Настю. И кто-то ещё плелся сзади.

Что-то булькнуло совсем рядом, словно бросили камешек в воду…

И тут же шмяк, шмяк, шмяк!

Настя неожиданно лишилась поддержки и упала на колени.

Вскинула голову и поняла – её отпустили!

Фрай дёргался рядом, обеими руками зажимая бьющий из раны фонтан крови. А Лаван плавал, раскинув широко руки и ноги, и из глаза у него торчал арбалетный болт.

Шмяк, шмяк.

Лахти и вся компания ломанулись под прикрытие берега, озираясь и пытаясь понять, откуда стреляют. Самый последний, тот, что шёл за Настей, не успел добежать – заорал и упал на брёвнах, перекатываясь и пытаясь вырвать болт из ноги.

Всё это произошло меньше, чем за минуту.

Решение моментально пришло к Насте. Более того, в тот миг ей показалось, что она отчётливо услышала голос Эливерта. Это была только её собственная фантазия. Но она исполнила приказ, которого невозможно было ослушаться – «В воду!» – и нырнула с пирса, не вставая, словно спугнутая рыбаками русалка.

– Твою ж! Девку держи! – заорал Лахти.

Это она ещё успела услышать, а потом ледяная мгла поглотила её.

Никогда в жизни Романовой не было так холодно – даже в самый суровый трескучий мороз. Словно миллион мелких ледяных зубов впился в её кожу. Сердце в груди грохотало набатом, норовя проломить ребра и выскочить наружу. Легкие сдавил спазм, даже будь она на поверхности – вряд ли бы смогла дышать.

Ещё чуть-чуть, и она пойдёт ко дну, а всплывать тоже нельзя.

Настя сделала пару гребков под водой, открыв глаза. Что-то тёмное маячило впереди… Колесо!

Она сделала ещё рывок и поднялась на поверхность.

Вынырнуть – это риск опять попасть в руки Лахти, но воздух был на исходе, выбора не оставалось.

В этот раз Рыжей повезло – её пока не заметили. Но здесь, в тени колеса и его крепёжных балок, совсем рядом с бревенчатым настилом, по которому ещё метались разбойники, она не могла прятаться долго.

Да и ледяные воды Топлюхина пруда беспощадно высасывали из неё жизненное тепло. Настя уже не чувствовала ноги, а зубы выбивали такую дробь, что хоть танцуй фламенко.

– Девку ищите! – рявкнул снова Лахти, вжимаясь в стену мельницы и задирая наверх плешивую голову.

Тот, что был ранен в ногу, попытался выполнить приказ – свесился с пирса, вглядываясь в воду. Но Настя была как раз у него за спиной.

Онемевшая от холода рука соскользнула с лопасти колеса – плеск, такой тихий, что и не различить, но головорез вскинулся словно хищник, развернулся.

– Вот она! Дрянь!

Он бы схватил её, если бы не нога. Но рана помешала ему быть проворнее – пока вскочил, Настя уже снова ухнула с головой под воду. Вынырнула она чуть дальше и отчаянно погребла к берегу, успевая при этом ещё и оглядываться в страхе. Сил не было.

Зато очень хотелось жить!

– Тварь! Уйдёт! Стреляй! – заорал Секач одному из разбойников, у которого был лук.

Но тот даже не успел прицелиться, только встал в стойку…

Шмяк. И фонтанчик крови брызнул из пробитого болтом затылка.

– Вон там он! – заорал раненый в ногу, отползая ближе к колесу. – Из чего он? Владетель его забери! У него же кроме меча не было ничего.

– А то ты не видишь? Из самострела, – заорал другой, прикрывая Лахти, и прицелился из такого же оружия, напоминавшего короткий арбалет, в указанную сторону. – Я даже догадываюсь, где он его раздобыл…

– У Двурга. Где ж ещё… – Лахти почти взвыл. – Что же ты творишь, падаль недобитая? Я с тебя шкуру сниму живьём!

– Поймай сначала! – неожиданно ответила крыша сарая.

– Давай! – тихо велел Лахти арбалетчику. – У него это последний болт был.

Тот вскочил, прищурился, выстрелил раз, ещё, ещё.

Шмяк. И он вместе с самострелом оказался в воде.

– Вот теперь последний, – весело сообщила крыша.

Что-то там зашуршало, глухо бухнуло.

– Уйдёт, скотина… Быстро на берег! – рявкнул Секач, обернулся на хромого. – А ты девку тащи сюда! Она теперь нам вместо щита будет. Или хочешь здесь сдохнуть?