Залп! Второй! Третий!

Огромные белые шары вырывались из ствола фламера и били, били точно в цель. Нет, не в ракшаса — демону такой выстрел, что слону дробина. Веттели палил по цепям, сдерживающим чудовище, заставляющим двигаться только вперёд.

Четвёртый! Пятый! Шестой!

Всё! Боковые, направляющие цепи разбиты. С паническими воплями бросаются врассыпную удерживавшие их колдуны. Но четверо задних ещё не поняли, что произошло, они продолжают тянуть на себя… Есть! Обретшее свободу чудовище круто развернулось, торжествующе взревело, ринулось на своих пленителей, с разгону вломилось в толпу арабов — и пошёл кровавый пир, только клочья в разные стороны…

И тут Веттели вдруг понял, что воевать он больше не хочет вообще, а хочет лишь спать. Весь мир вокруг стал расплывчатым и мутным, он опустился на колени в твёрдом намерении прямо здесь, на поле боя, прилечь и вздремнуть, и плевать, если растопчут, конец-то, как известно, один, и горевать о нём некому… Но кто-то зачем-то рывком поставил его на ноги. А, это капрал Пулл…

— Сэр, что с вами?! Вы ранены?

— Ну, конечно, нет! С чего вы взяли? Просто хочу подремать. Положите меня на место, капрал.

— Ах ты, господи!

Капрал Пулл не положил его на место, наоборот, подхватил на руки, как-то по-дурацки, как маленького ребёнка, и куда-то потащил. Впрочем, Веттели было уже всё равно, где спать…

Когда он снова открыл глаза, кругом было тихо и полутемно. Он лежал в шатре, на спине, и над ним маячило худое, небритое лицо капрала Пулла.

— О! Вы всё-таки очнулись, сэр… хотите выпить? Приходил маг из штаба полка и сказал, что вы помрёте. Сказал, человек не может выжить, истратив столько сил на заряды для фламера.

— Ерунда! — удивительно, каким неповоротливым бывает иногда язык. — Это простой человек не выживет. А я — образованный. Ученик самого Мерлина, может, даже ТОГО САМОГО Мерлина… Нет, Пулл, только не арак! И без него тошно. Дай лучше просто воды.

— Есть, сэр. А я выпью, сэр. За ваше здоровье, сэр!

— Спасибо тебе, Пулл. За всё…

— А у тебя она есть, душа?

В ответ Пулл рассмеялся хрипло, как ворон каркнул.

— Тебе ведь не нужны мои ответы, лейтенант… Или уже капитан?

— Какая разница? — отмахнулся Веттели. — Скажи, ну зачем ты явился? — это прозвучало почти жалобно. — Что тебе не сиделось в Махаджанапади, раз уж ты… Раз уж так всё вышло?

— Зачем? — капрал зябко передёрнул плечами. — Я вернулся домой. Все хотят домой, даже мёртвые. И, доложу я вам, нелегко было сюда добраться, ох, нелегко. Уходи, лейтенант, оставь меня в покое в моём доме. Я никому не желаю зла. Я ещё никого не тронул на этой земле.

Веттели стало совсем грустно.

— Я не могу уйти. Ты только потому и не тронул, что на кладбище был свежий труп. Разве не так?

— Да-а, — кивнул капрал, и губы его вдруг растянулись в тонкой, нечеловечески длинной улыбке, казалось, рот продолжается до самых ушей. — Да, был труп, свежий, сочный… молодое мясцо… Тебе что, жалко чужого трупа для старого однополчанина? Я ем трупы и не трогаю живых.

— Ты тронешь живых, это вопрос времени. Здесь нет войны, деревенское кладбище тебя не прокормит. И ты не гуль, чтобы довольствоваться мертвечиной. Ты ветала, и скоро захочешь свежей крови, мы оба знаем это. Ты чудовище, и тебе не место среди живых, — зачем он это ему говорил? Кого старался убедить, покойного старину Хантера или себя самого?

Пулл вскинул на него глаза, блёкло-жёлтые, с узким, как щель, зрачком.

— Чудовище? Я чудовище, да… А сам-то ты разве лучше? Только и разницы, что пока не помер. Думаешь, в этом мире есть место для тебя, глупое маленькое чудовище?

«Да что все как сговорились обзывать меня чудовищем? Может, это не к добру? Надо сходить к знахарю, что ли!» — тревожная мысль мелькнула и пропала, растворившись в череде других.

— Достаточно разговоров, капрал. Ты знаешь, зачем я пришёл, и знаешь, что я сделаю это. Хотя бы ради твоей сестры и её девочек. Потому что с них-то ты и начнёшь. Ты ведь хочешь сожрать свою сестру, а? Ты ведь уже голоден, правда? — это была провокация, самая настоящая. Веттели знал, что за ней последует, и хотел этого. Другого способа заставить себя сделать то, что должно, он не видел.

— Сестру? — пасть ветала растянулась ещё шире, показались частые и острые, как гвозди, зубы, по синюшным губам быстро заскользил длинный алый треугольник языка. — Сестра… Да… У неё жирная, сочная задница. У неё тёплая кровь, родная кровь… — мечтательно бормотал он, стремительно теряя человеческий облик. Ещё глубже запали жёлтые глаза, горбом выгнулась спина — это под одеждой развернулись зачатки крыльев, выдались вперед челюсти, ушные раковины будто вывернулись наизнанку, язык перестал помещаться во рту, вывалился на грудь, кожа потемнела…

Всё! Веттели больше не видел пред собой старого однополчанина — только мерзкую кладбищенскую тварь. С ней его ничего не связывало. Её он мог убить.

Привычно мелькнул в воздухе метательный нож. Резко пахнуло бальзамическим линиментом. Ветала дико взвыл, схватился за лицо, повалился навзничь. Из пронзённой отравленным лезвием глазницы потекла чёрная жижа. Тело конвульсивно задёргалось, ссыхаясь и сжимаясь. Прошло не больше минуты, и Хантер Пулл стал выглядеть именно так, как подобает трёхлетней давности мертвецу. Запах могильного тлена не мог заглушить даже бальзамический линимент.

Веттели сдёрнул с окна занавеску, прикрыл останки и, пошатываясь, побрёл вниз по лестнице. На сердце было черно, он чувствовал себя предателем. Да, он должен был так поступить, да, он убил отвратительную тварь из чужих земель. Но вместе с ней погибли остатки души хорошего, честного человека, никому не желавшего зла и любившего свою родину даже после смерти. Уроженцы Махаджанапади считают убийство веталы богоугодным деянием, дарующим посмертную свободу тому, чьё тело было захвачено кладбищенским демоном. Что ж, у них своя вера и свои боги. Веттели чётко понимал одно: его стараниями от Хантера Доббина Пулла, капрала стрелковой роты 27 Королевского стрелкового полка, больше ничего не осталось в этом мире. Это было горько и больно сознавать.

— Что? Что? — это подскочила Ханни Пулл. Она так и не ушла к соседке, ждала под дверью, бледная и дрожащая.

— Всё. Кончено… Нет, не надо туда идти, миссис Пулл, — Ханни хотела броситься в дом, он удержал её за локоть. — Лучше приведите мужчин, пусть они… уберут. И констебль, наверное, нужен. Всё-таки труп в доме.

Наверное, надо было выразиться как-то иначе, поделикатнее, но он сам ещё плохо соображал. Женщина закрыла лицо руками и горестно, почти беззвучно заплакала, только плечи тряслись. Веттели стал смотреть на небо, потому что в глазах сделалось непривычно горячо.

Появилась няня в наспех накинутой шали, наверное, следила из окна. Соседку обняла, повела в дом.

— Милый, а ты? Идёшь? С тобой всё хорошо?

— Да… Нет, — он почувствовал, что просто не в состоянии сейчас оставаться в деревне, видеть плачущую Ханни, наблюдать обычную в таких случаях траурную суету. — Нет, мне надо в школу… Я в порядке, честное слово, он мне ничего не сделал… Конечно, я дойду, куда я денусь? Если что, пусть констебль ищет меня в школе.

Больше всего на свете ему хотелось плакать и жаловаться Эмили на свою горькую жизнь. Он знал, что не будет делать ни того, ни другого, но хотя бы просто увидеть Эмили должен как можно скорее, потому что если она будет рядом, сразу станет легче.

К ней он сразу и пошёл, под предлогом возвращения баночки с мазью.

Что он, мягко говоря, «не в порядке», Эмили поняла сразу.

— Вернулся? Слава богам, я что-то волновалась… Да ты весь белый, как покойник! Ну-ка сядь! Признавайся, что случилось, ты меня сегодня просто пугаешь!

Веттели постарался небрежно отмахнуться.

— Ах, да не обращай внимания, просто небольшие неприятности, и те уже позади.