Прошло чуть больше года, и экипаж, получивший новую машину взамен списанной, погиб в очередном рейде на британскую столицу. Погибли все, кроме него, оставшегося на земле. Забарахливший незадолго до рейда «Майбах» изувечил механику руку, но спас жизнь.

Он больше не мог идти и присел у фонарного столба, опершись пылающим лбом о холодный металл. Прямо перед его глазами оказался обрывок свежей цирковой афиши. Новая вспышка огня осветила черные смазанные буквы.

Внезапная мысль обожгла его, как удар тока.

Дата! Конечно же, тридцать первое мая, будь оно проклято!

Англичане не забыли. Они ничего не забыли…

— Воз-мез-дие… — прошептал он, сипящие звуки протискивались из перекошенного нервной судорогой рта по одному, как шахтеры из заваленного забоя. Протискивались, чтобы утонуть в невообразимой какофонии, царящей вокруг, среди криков, свистков очнувшейся полиции, воя сирен карет «скорой помощи» и пожарной охраны, в грохоте рушащихся зданий.

— Это возмездие… — повторил он. — Всем нам…

Блаженное забытье милосердно накрыло его пологом глубокого обморока, но безработный механик еще успел подумать: играют ли в шахматы английские пилоты, так страшно отомстившие тем, кто совсем недавно рукоплескал словам: «Мы готовы к тому, чтобы превратить Лондон в руины»?

За два дня до начала UR

Многие военные теоретики и практики с тоскливой ностальгией вспоминали первые недели войны. Страны-участницы годами готовились к взаимному столкновению, стремительному и короткому, и, когда этот час настал — в бой пошел цвет нации, сливки общества.

Пошел, чтобы покрыть себя славой и сгинуть в хаосе войны, совершенно иной, вовсе не похожей на красивые схемы, тщательно и любовно выписанные знатоками. Тогда пораженные, ошеломленные нации вспомнили требования лорда Китченера,[296] а также пророчества Блиоха, Зутнер и Энджелла.[297]

Немцы, быстро переняв французский опыт, организовали настоящие штурмовые команды «чистильщиков» и превратили пехотный штурм вражеской обороны в настоящую науку. Для подготовки личного состава в тылу сооружались специальные полигоны, целые города, тщательно воспроизводящие вражеские позиции со всеми национальными особенностями.

Минули времена, когда пехота шла в атаку в ровном строю, держа осанку и печатая шаг. Когда штык считался главным оружием солдата, ружейный огонь — средством устрашения, а пулемет — редкой и дорогой игрушкой, транжирящей патроны.

Современный солдат учился быть быстрым и незаметным. Он сражался в группе, но не боялся остаться в одиночестве. Он проползал сквозь десяток рядов колючей проволоки, орудуя специальными ножницами, используя бочки без днищ и специальные подпорки. Двигался по полуразрушенным окопам противника почти вслепую, ориентируясь на слух и сигнальные ракеты. Он забрасывал врага гранатами, с одинаковой легкостью действуя новейшим автоматическим оружием, первобытной дубинкой и «окопным ножом». Он умел не только захватить траншею, но и быстро «перевернуть» ее, приспосабливая для ведения огня во вражеский тыл. Яростно атакуя, через считанные минуты он с той же яростью оборонял захваченное, лопатой, мешками с песком и колючей проволокой превратив вражеский окоп в свои передовые позиции.[298]

По уставу тренировки «штурмтруппенов» строго регламентировались, но лейтенант Хейман пренебрегал уставными требованиями в этом вопросе. Мрачная ирония судьбы заключалась в том, что к девятнадцатому году теория подготовки бойцов достигла невероятных высот, но столь же значительно упало и качество новобранцев. Выверенная, отточенная миллионами жертв методика плохо годилась для шестнадцатилетних подростков, чье здоровье и так было подкошено недоеданием.

Взвод Хеймана делился на две четко очерченные группы — десяток ветеранов (из которых он был абсолютно уверен в троих) и два десятка новобранцев, которых сначала следовало научить, за какой конец держать винтовку, и просто не падать под грузом снаряжения. Тренировать обе группы по единому лекалу пока что было бесполезно и неразумно, поэтому утренняя «выгонка» на плацу начиналась с того, что звероватый фельдфебель начинал спускать шкуру с новичков, превращая запуганное и неумелое стадо в подобие какой-никакой, но команды. Сперва они бегали по специальному неглубокому рву, по колено в грязи, теперь дружно отрабатывали азы штыкового боя, тренируясь в скорости удара. Обычно такие упражнения выполнялись в паре — один имитирует удар длинной палкой, второй хватает ее, вынуждая первого ускорять возвратное движение. Но во взводе придумали другой, более эффективный метод — штурмовики вкопали в землю несколько длинных тонких досок и теперь колоть предлагалось эти необычные мишени. Упругое дерево легко подавалось и так же резко возвращалось в исходное положение, щедро отдавая недостаточно быстрому бойцу энергию удара. Два-три десятка медленных уколов, отзывающихся болезненной встряской в руках, и новобранец поневоле старался бить как можно быстрее.

Более опытные солдаты тем временем занимались каждый своим. Война — великий учитель, и лейтенант вполне обоснованно предполагал, что человек, переживший пару настоящих штурмовок, правильно определяет свои слабые стороны и очень тщательно относится к вопросам подготовки.

Тренировочный полигон представлял собой небольшую, не более квадратного километра, площадку, воссоздающую в миниатюре «место работы» — словно чья-то исполинская рука вырезала, подобно куску торта, участок передовой, перенеся его в тыл. Зачем тащиться почти за два километра, если весь антураж можно было найти прямо под боком, Фридрих не понимал, но порядок есть порядок. Тем более что полигон был оборудован на славу, сюда даже притащили два подбитых английских танка — для тренировки стрелков-бронебойщиков и гранатометчиков. Теперь «ромбы» без гусениц печально громоздились в дальнем углу, отчасти походя на огромные сырные головы причудливой формы — так много отверстий пятнало их бока цвета хаки. Среди дыр еще можно было различить полустертые лист клевера, туз пик и «мертвую голову», почти закрытые более свежими хулительными надписями — многие солдаты вымещали на беспомощных гигантах свои прежние окопные страхи. Говорили, что раньше танков было три, но один разворотили минометчики, отрабатывающие новую тактику настильной, «пологой» стрельбы, и его утащили на лом.

Сегодня у танков-мишеней был лишь один ценитель и пользователь — ефрейтор Франциск Рош, бразилец, «бронебойщик» и немного снайпер. Выходец из немецкой семьи, много лет назад эмигрировавшей в Латинскую Америку, он на второй год войны кружными путями приехал в рейх добровольцем, чтобы сразиться за отчизну, которой никогда не видел. Хейман весьма сомневался в чистых и бескорыстных мотивах южноамериканца, Франциск больше походил на хладнокровного наблюдателя, перенимающего опыт для иностранной армии, чем на рядового бойца. С другой стороны, какой наблюдатель в здравом уме полезет в окопный ад, где человеческая жизнь стоит ровно столько, сколько стоит один патрон, которые миллиардами штампуют военные заводы? Так или иначе, Рош был прекрасным стрелком, хорошим товарищем и неплохим музыкантом. Иногда он пел мелодичные и очень грустные песни на незнакомом языке, аккомпанируя себе на самодельной гитаре из доски и консервной банки из-под американского лярда.

Сегодня утром Рошу пришла посылка — объемистый и тяжелый сверток, плотно упакованный в брезент. Несмотря на швейцарские почтовые штемпели, бразилец загадочно улыбался и, поглаживая стенку посылки, говорил о подарке с родины. Война на самом деле — очень однообразное занятие, поэтому все, что хоть чуть-чуть скрашивает тоскливый монотонный быт, вызывает горячий и неподдельный интерес. Весь взвод собрался посмотреть на диво и узнать, чем обрадуют неведомые дарители их боевого товарища. А Франциск, как хороший конферансье, грамотно «разогревал публику», неспешно, очень аккуратно разворачивал упаковку слой за слоем, внушительно шевеля острыми нафабренными усами.