— Оставайся, если хочешь, — махнул рукой Этьен.

Даже занятно, если подумать. Раньше не было ни желания, ни времени думать о том, что у него есть брат. Он просто знал, что у Холгера есть еще один сын, а как брата наследника итерианского престола никогда не воспринимал. Да и сейчас, если честно, родственными чувствами не проникся. Но настроение было хорошее, а младшенький почти не мешал.

— Знаешь, я тебя понимаю, — обращался Эйнар к нему, а глядел отчего-то на кота. — Пока ты не объявился в Итериане, я о тебе вообще не знал. Потом… Ну, интересно стало. Обидно немного, но ты ведь ни при чем, а отец… давно же было, еще до мамы… Поговорить пытался, познакомиться… Помнишь? А ты мне… Вот я и решил, что не нужны мне никакие братья. Но это неправильно…

— Расскажи про лабиринт, — перебил Тьен. Если суждено и дальше терпеть этого говоруна, так лучше уж, пользуясь случаем, узнать что-то, возможно, небесполезное. А о лабиринте силы, пройдя который избранники первозданных стихий обретали силу четырех, прежде расспросить было некого: не случалось так коротко пообщаться с другим шеаром. Не с Холгером же было чаевничать?

Мальчишка, секунду назад лепетавший невнятные оправдания своему любопытству, в один миг превратился во взрослого, многое повидавшего мужчину. Брови сошлись у переносицы, появились в уголках плотно сомкнутых губ жесткие складки.

— О таком не говорят, — произнес он. — Лабиринт у каждого свой. Никому другому не дано его увидеть. И объяснить не получится. Я думал, ты это понимаешь.

Тьен понимал. Но напоказ пожал плечами и кивнул с высоты на погрузившийся во мрак ночи город:

— Вот мой лабиринт. Разве ты его не видишь?

Эйнар покачал головой:

— Лабиринт не там. Он здесь, — приложил ладонь к груди. — Он внутри тебя, а не наоборот. И ты продолжаешь идти по нему даже после обретения силы. До конца.

— А что в конце?

— Видимо, свобода…

Или пустота.

Если дети стихий, умирая, возвращаются к своим началам, чтобы однажды родиться вновь, что происходит с шеарами? Их сущность разрывают между собой четверо, возвращая себе дарованную когда-то силу? Но ведь дар неделим. Что, если лишившись телесной оболочки, он преобразуется во что-то… противоположное? Нечто, поглощающее огонь, воду, воздух и землю. Ничто, нейтрализуемое лишь с помощью объединенной силы четырех? Антисила. Плюс на минус…

— Никто не знает, — сказал Эйнар, словно услышал не заданный вопрос. — Бывает, что стихийники помнят свои прежние воплощения, но нет никаких сведений о переродившихся шеарах. Когда-то дед рассказывал мне, что со смертью шеара рождается новый мир, вбирающий в себя его землю, воздух, воду и огонь. В этом есть логика, да?

— Да.

«Талант у меня, не иначе, — думал Тьен, разглядывая появившиеся в небе первые звезды. — Заведешь пустячный разговор, а выходит… ерунда полная!»

— И что не так с моим авто? — поинтересовался он, прервав затянувшуюся паузу.

— В принципе, ничего страшного, — отозвался Эйнар, вычеркивая последние минуты разговора и превращаясь опять в простого, увлеченного механикой парня. — Ездит же? Но если позволишь, могу подправить кое-что. Модернизировать, так сказать.

Не много ли для одного раза? И тортом поделись, и машинку дай поиграться.

— Валяй, — согласился Тьен, вспомнив планы на прощальный банкет.

Следующего раза может и не быть.

После затеянной Эйнаром модернизации, пришлось поутру возвращаться в гостиницу: нужно было переодеться и выкупаться. Но следовало признать таланты братца, автомобиль теперь буквально летал.

— Надо же, кто почтил нас своим присутствием!

Стоило набрать ванну, в номере, игнорируя замки и запреты, появилась Лили.

— Я могу побыть один? — не желая ссоры, вежливо осведомился Тьен.

— Можешь, — разрешила женщина. — После того, как я уйду.

Передернув плечами, шеар продолжил снимать испачканную мазутом, провонявшую бензином и маслом одежду.

— Я никогда не считала тебя безответственным, но, видимо, ошибалась, — демонстративно отвернувшись, высказала ему дочь земли. — В то время, как ты развлекаешься, мы торчим на этом убогом постоялом дворе, ненужные и забытые. Прости, но это недопустимо. Отошли нас, придумай какое-нибудь задание, но не выказывай так откровенно пренебрежение. Хотя бы Эсее и Кеони — нам с Фером вынужденное безделье в радость, а молодежь может воспринять это как обиду.

— И Эсея, и Кеони без дела не сидят, — с наслаждением растянувшись в ванне, ответил Этьен. — Я дал им задания и, следуя твоей логике, они должны быть просто счастливы.

— Не язви, — бросила через плечо альва. Вздохнула и принялась собирать разбросанные по полу вещи. — Ничего не хочешь рассказать?

— Ты ведь и так все знаешь.

— Не знаю, но могу догадываться. Провел ночь с ней?

В голосе женщины, рассматривающей большое сальное пятно на рукаве еще вчера новой рубашки, промелькнуло удивление.

— Нет, — улыбнулся ее замешательству Тьен. — С Эйнаром.

Вот теперь удивил ее по-настоящему. Но не было ни времени, ни желания ничего разъяснять.

— После расскажу.

— А сейчас спешишь?

— Да. Только к Феру заскочу на два слова.

Вчера удача благоволила ему, и если милости этой капризной барышни распространялись на все его задумки, дядюшка Фернан, возможно, подыскал подходящий дом.

— Только к Феру? — переспросила без ложного стеснения развернувшаяся к нему альва.

— А что?

Лили ответила укоризненным взглядом:

— К Генриху заглянул бы. Или о нем ты тоже забыл?

Уходя, она бесшумно прикрыла за собой дверь, но отчего-то показалось, что захлопнула с грохотом.

Фернан порадовал.

Едва Тьен поймал посланную флеймом картинку-проекцию, понял: именно такой дом им и нужен. Достаточно просторный, обставленный без лишней вычурности, уютный. И дворик радует глаз пышными клумбами. И беседка в саду…

— Я занят, так что оформишь купчую сам. На мое имя.

— Ты действительно собираешься остаться? — не выказывая лишних эмоций, спросил Фер. — Или это так, летняя резиденция?

— И летняя, и зимняя. Отговаривать, надеюсь, не будешь?

— С чего бы? Если соскучусь, в гости зайду. А если ты будешь нужен, — глаза флейма полыхнули огнем, — тебе дадут знать.

— Я сам узнаю, не сомневайся.

Напоминание о вечном долге немного подпортило настроение… Или много, однако Тьен не собирался поддаваться обстоятельствам: сколько помнил, они, обстоятельства, всегда были против него, но иногда удавалось выиграть несколько раундов.

Оставив Феру подробные указания, шеар зашел к отцу.

Генрих был уже на ногах, но еще в пижаме.

— Прости за неподобающий вид…

Тьен отмахнулся, не расслышав сразу ноток сарказма.

— …Знал бы, что ты придешь, надел бы фрак.

Видимо, подобное приветствие должно было разбудить задремавшую сыновью совесть, но вызвало лишь раздражение: не слишком ли многие решили предъявить ему претензии в одно утро?

— Если хочешь, можешь повязать галстук, — бросил Тьен хмуро.

Лэйд, для которого язвительность была скорее случайностью, нежели особенностью натуры, стушевался и опустил глаза.

— Извини, не хотел тебя задеть.

Тяжелый вздох и мельком брошенный на сына виноватый взгляд сделали то, чего не удалось бы добиться едкими упреками.

— Ты меня прости, — тихо сказал Тьен ссутулившемуся в кресле человеку. — Я действительно редко появляюсь.

— Дела, да, — смиренно кивнул Генрих. — Я помню. Это, должно быть, нечто важное.

— Важное, — подтвердил Тьен. — Для меня. И мне хотелось бы, чтобы ты на самом деле это понимал. Я покажу тебе. Подожди минутку.

Бережно вынул из шкатулки фотографию и, вернувшись, протянул отцу.

— Это — моя Софи, — объяснил коротко, все, что можно было сказать, вложив в одно только слово: «Моя».

Генрих взял снимок, взглянул прищурившись, и привычная добродушно-растерянная улыбка сошла с его лица. В глазах сверкнул гнев.