Несколько минут, лёжа в темноте с открытыми глазами, цергард Эйнер думал о детстве и матрасе. Потом велел себе сосредоточиться, стал думать о деле. И чем дольше думал, тем отчётливее понимал: изначальный план летит к чёрту. Когда ещё квадрант 16-б будет отбит у Квандора — а скорее всего, не будет отбит вовсе… За этот срок кто-нибудь обязательно помёт от голода, если его, Эйнера, не успеет прикончить раньше цергард Азра… Он такой, он найдёт безопасный для себя способ. Это вам не Репр с Кузаром, два труса-интригана… Нет, медлить нельзя. Нужен новый план.

И он придумал его. И восхитился собственному безумию, потому что ни один нормальный человек на такое не пошёл бы… Оставалось только выяснить, насколько нормален или нет нечеловек Гвейран.

Будить адъютанта не хотелось, но вставать самому хотелось ещё меньше. Тапри прискакал на зов, заспанный и сопливый, но полный служебного рвения. Хороший солдат, удача, что судьба свела их однажды…

— Распорядись. Пусть приведут заключённого Гвейрана… да, прямо сюда… нет, мне хорошо… Разрешаю.

…Когда Гвейрана повели «на допрос» не привычным маршрутом, через минус третий этаж, от лифта направо, а незнакомым богатым коридором совсем в другую сторону, ему, признаться, жутковато стало. Как-то сразу вспомнились слова цергарда Эйнера о безопасности. Неужели, и в камере достали конкуренты-соратники?

Но дверь открыл агард Тапри, смешной молоденький адъютант Эйнера (однажды так обидно пострадавший от его, Вацлава, руки), и сразу стало понятно: ничего рокового не случилось, просто заключённый Гвейран удостоился аудиенции в личных апартаментах Верховного. В знак признательности за спасение, что ли?

— Вставать было лень, — пояснил Эйнер честно, и кивнул на кресло, — располагайтесь.

Гвейран расположился и огляделся.

Это была очень красивая, утончённо-роскошная комната, обставленная в стиле позднего декаданса времён заката Империи. Стены её были выкрашены жемчужно-серой краской с добавлением натурального перламутрового порошка, благодаря чему создавалась иллюзия полупрозрачности и глубины, монолитная поверхность казалась лёгкой, будто из густого тумана сотканной. Мебель из драгоценного тёмного савеля имела нарочито простые, лишь немного скруглённые формы — по замыслу мастеров, никакая резьба не должна была отвлекать взгляд от созерцания красоты натурального, редчайшей породы, дерева. На тонированном кальповом паркете рисунком «в дворцовую шашечку» лежал великолепный в своей безыскусности тёмно-малиновый ковёр сафусской работы, с шёлковым, необыкновенно плотным и длинным ворсом. В высоком, под потолок, книжном шкафу, матово поблёскивали тиснёные золотом обрезы старинных фолиантов, здесь же лежали ещё более старинные свитки. У изголовья огромной кровати стоял высокий торшер на прямой ножке ручной ковки, с абажуром из бурского молочного стекла, выполненным в виде полушария. Сама же кровать была застелена стёганым вручную покрывалом цвета плода рего, на коем драгоценном покрывале и валялся цергард Эйнер, в своём провонявшем фронтом камуфляже. Было предельно ясно, что нынешний владелец к шикарному интерьеру комнаты не имеет ни малейшего отношения; единственной деталью, привнесённой им лично, был безобразный оружейный ящик, облезлый и с вмятинами от пуль.

— Ты бы хоть куртку снимал, когда ложишься, — не удержался от дурацкого упрёка Гвейран, потому что какое ему, казалось бы, дело? — Или покрывало убирай, это же дорогая вещь! Считай, музейный экспонат, историческая реликвия, а ты на неё с сапогами!

— Что, правда?! — искренне изумился неискушённый представитель военного поколения. — Ох, сейчас сниму! — он вскочил. — Я же не знал, думал, одеяло просто… Я его завтра в музей Эпох сдам, а себе принесу из казарм… — и обрадовался, — вот хорошо вы мне подсказали! — и стал топтаться упомянутыми сапогами по сафусскому шёлку ковра.

Гвейран безнадёжно махнул рукой.

И тогда цергард Эйнер выложил ему свой безумный план.

— Ведь мы с вами сделали это однажды, — был его главный аргумент, — ведь получилось у нас. Значит, есть шанс и теперь…

Наверное, это было безрассудным мальчишеством. Наверное, он, как человек зрелый и умудрённый жизненным опытом, не должен был соглашаться на предприятие столь рискованное и опасное, почти стопроцентно обречённое на провал. Наверное, он так и поступил бы, если бы не долгие дни тюремного заточения.

Говорят, одиночное заключение облагораживает человека, очищает помыслы и возвышает душу. Но их камера одиночной не была, и лезла из представителей высшего космического разума такая мелочная, мещанская гадость, что плеваться хотелось. Склоки вспыхивали из-за любой бытовой ерунды типа сдвинутого с места табурета, разговора громкого или наоборот, слишком тихого, занятого кем-то туалета или белья, развешанного на просушку…

Обычно подбором экипажа для дальних космических экспедиций занимаются специалисты-психологи. Кандидаты проходят множество тестов, тренингов и проверок. Но к планетологам-исследователям, работающим большей частью автономно, столь строгих требований никогда не предъявлялось: просто раньше их никто не арестовывал и кучно не содержал. В наблюдатели шли одиночки по натуре, способные годами обходиться без человеческого общества. Вот и подобралась компания, прямо скажем, редкая. О психологической совместимости и речи не шло. Каждый был сам по себе, и приспосабливаться к окружающим не имел ни умения, ни намерения. Положение усугубляли голод, неопределённость и вынужденное безделье — люди бесились, только что на стену не лезли. В результате, Гвейрану так осточертело общество соплеменников, что он готов был бежать куда угодно, хоть к тому чёрту на рога, лишь бы подальше от камеры семь дробь девять…

Хотя, с другой стороны, на вышеупомянутых рогах наверняка было бы безопаснее. Потому что замечательная идея цергарда Эйнера заключалась в том, что они вдвоём (чем меньше народу завязано, тем надёжнее дело) должны добраться до транспортировочного катера, погребённого в топи квадранта 16-б, и пригнать его в Арингорад. И требуется для этого всего-то ничего: пересечь линию фронта и пройти около сорока акнаров по оккупированной территории. Вот на какую безрассудную глупость согласился землянин Вацлав Стаднецкий, он же церангар Гвейран.

Уступил он, понятно, не сразу. Спорил долго и увлечённо, привёл целую кучу очень разумных аргументов «против». Спросил под конец: «А ты подумал, что станется с Церангом, если мы погибнем по дороге?» Получил логичный ответ: «Тогда мне будет всё равно», и сдался, взяв на вооружение старую пословицу о семи смертях.

— Вот и прекрасно! — по-детски обрадовался цергард. — За ночь подготовят документы, на завтра вызываю самолёт…

Гвейран за голову схватился:

— Какое «завтра»?! С ума сошёл?! Да ты на ногах не стоишь после… сам знаешь чего! Пока не приведёшь себя в порядок, я лично с места не сдвинусь, хоть под расстрел ставь! Есть, знаешь, менее болезненные способы самоубийства, чем таскаться по тылам противника в компании с полудохлым…

— Хорошо, хорошо, как скажете! Через три дня буду в полном порядке! — замахал руками цергард Эйнер, и вид у него был такой, что пожелай Гвейран в эту минуту Акаранг с неба — и его пообещает достать.

Однако, обещание надо было выполнять, и на втором восходе (первый проспал) направился цергард Эйнер к старому другу Верену. Потому что доподлинно знал одну штуку, об изобретении которой доктору Гвейрану, как лицу, не имеющему специального допуска, известно быть не могло: совсем недавно специалисты Военного университета синтезировали, наконец, вещество, получившее кодовое название «коктейль диверсанта». Голубоватого цвета, кислая на вкус жидкость, будучи выпитой, а ещё лучше, введённой внутривенно, многократно увеличивала силы человека, позволяла обходиться без сна несколько суток кряду, сводила к нулю риск развития голодной анорексии… Чудесная вещь! Правда, и здесь не обошлось без своих «но». После длительного её употребления многие из подопытных умерли. Но были ведь и те, кто выжил, и даже зависимости избежал… В конце концов, он ведь не собирался применять «коктейль» систематически. Нужна всего-то одна доза: продемонстрировать пришельцу бодрость тела и духа, доказать готовность к дальнему походу. А дальше будь что будет. Выдержит как-нибудь, не в первый раз…