— Убирайся, — устало приказал Хольг. — Иди к черту, болтун.

Гильермо ушел, спотыкаясь и тихонько стеная сквозь зубы. Фюрер вцепился в леера и подставил лицо холодному ветру, стараясь выстудить огонь, что сжигал его душу. Сейчас Хольг и сам не сумел бы внятно объяснить, зачем он избил свой ценный груз. Просто… слишком много всего случилось. И совершенно искренняя вера монаха, что все проблемы можно решить молитвой или задушевной беседой — стала последней каплей.

А в самом дальнем уголке души таилось печальное понимание того, что фюрер завидует монаху. Хольгу тоже хотелось бы верить, что есть на свете высшая сила, которая стоит над человеком и его делами. Что хорошие поступки вознаграждаются, а зло рано или поздно окажется наказано по заслугам. Что ничего в этом мире не происходит просто так, и некая сила прядет сложную паутину судеб, кропотливо соединяя их по великому плану.

Но Солдатенков слишком хорошо знал, что это не так.

Девушки помолчали, каждая думая о своем. Догорающая сигарилла взмыла по красивой дуге, отброшенная Генриеттой. Снова негромко лязгнул металл в руках Александры.

Автомобиль проехал и затормозил совсем рядом. Юношеский задорный голос что-то весело прокричал по-французски. Совсем юный голос… Беглец прикинул, что кричавший даже моложе его.

— Что ж, пора заканчивать, — спокойно, даже с некоторой скукой заметила Генриетта, и кровь замерзла в жилах у Олега. С леденящим ужасом беглец понял, что охотница смотрит прямо на него.

И видит.

— Здесь только примятая трава! — сообщила брюнетка в сеточке невидимому французу. — Он уполз дальше.

Генриетта махнула рукой в сторону. Александра изящно вскинула на плечо никелированную автоматическую винтовку с выгнутым, анатомическим прикладом.

— Езжайте, мы пойдем своим ходом, — сказала Генриетта. — Вечер слишком хорош, чтобы его упустить.

Судя по отзыву, преследователи не слишком обрадовались новости о пропаже законной добычи, однако и не слишком огорчились. Заревели моторы, поднялись клубы пыли из-под нещадно прокручиваемых шин. Под вопли пассажиром автомобили помчались дальше, в сторону, указанную брюнеткой.

— Что ж, вечер и в самом деле дивный, — согласилась Александра. — Но… почему?

Генриетта вновь кинула взгляд в направлении Олега. Спокойный, безразличный, немного усталый взгляд человека, который ни секунды не сомневается в праве распоряжаться чужой жизнью и смертью.

— Деланное восхищение от добычи, что предопределена изначально, не может развлекать, — объяснила Генриетта. — В отличие от созерцания выражений лиц этих так называемых охотников, когда они поймут, что трофей потерян. Идем.

После Олег долго лежал, чувствуя, как холодный пот застывает пленкой по всему телу. Он понимал, что остался в живых по прихоти судьбы и двух молодых женщин. И это были восхитительные переживания — радость жизни, восторг от прошедшей мимо смерти.

На следующий день придется резать ботинок. Фюрер Хольг знал, что рану ни в коем случае нельзя прижигать порохом. Но милиционер Олег этого знать не мог, и сделал, собственными руками разведя огонь гангрены.

Затем… было еще много всего. И ничего из этого Хольг вспоминать не хотел. Однако и избавиться от воспоминаний — не мог.

Как и от зависти к счастливому в своем наивном неведении доминиканцу.

Еще два дня ганзу трясло в трюме сухогруза. На третий день кораблик достиг пункта назначения.

Там их уже ждали, и отнюдь не те, кого хотели бы встретить беглецы.

Каким бы крутым воякой ты не был, трудно выступать с парой пистолетов против десятка отменно вооруженных солдат. Пусть даже это чернокожие, которые считаются по определению классом ниже белых наемников. Хольг воякой не являлся, он был контрабандистом, поэтому даже и пытаться не стал. Тем более, что эти негры сильно отличались от обычных аскари, годных главным образом для набегания толпой и стрельбой в воздух.

— Аригато, — представился главарь встречавших, молодой африканец с ослепительной, белоснежной улыбкой, в которой не хватало примерно четверти зубов.

Неожиданно для всех Гильермо рассмеялся, попытался замолчать, но так и не сумел, в конце концов раскашлявшись и задыхаясь. Хольг напрягся, однако черный командир, похоже, совершенно не обиделся на странную реакцию доминиканца.

— Но можете называть меня Адигартуо, — добродушно разрешил молодой негр со щербатой улыбкой. — Если выговорите. А пока — прошу.

Он широким жестом пригласил ганзу к четырехосному грузовику, старенькому, но вполне рабочему на вид.

— Куда едем? — без особой надежды спросил Хольг.

— Туда, откуда можно вернуться, — исчерпывающе ответил Аригато. — Если повезет. И пистолеты в сумку сложите, там они вам не понадобятся.

Один из мрачных негров молча и очень демонстративно тряхнул обширной сумой, судя по старому клейму — баулом Орлеанского экспедиционного корпуса.

— Разоружаемся, — вздохнул фюрер, подумав, что как-то быстро и нехорошо закончился дальний путь. Хольг уже прикидывал, как можно поторговаться с захватчиками, благо сразу беглецов не пристрелили, и это внушало некоторые надежды. Однако в конце долгого тряского пути под наглухо закрытым тентом их ждал большой сюрприз.

— Здравствуйте, товарищи, — умеренно дружелюбно и почти весело сказал еще один африканец. В отличие от прочих он был одет достаточно легко, поверх почти тропической формы без знаков различия перекрещивались ремни офицерской портупеи. Явный командир. Высокий, налысо бритый, с тонкой ниточкой усов, подстриженных столь щегольски и аккуратно, что место им было скорее в Париже, на худой конец в городах итальянского юга. Красный шарф в мелкую черную клеточку закутывал командирскую шею, и при одном лишь взгляде на красно-черную повязку Хольг понял, с кем его свела судьба.

— Товарищи? — вежливо переспросил фюрер, от всей души надеясь ошибиться. — Мы теперь друзья?

— Нет, — улыбнулся Антуан Торрес по прозвищу Капитан. — Но у нас так принято. В Народном Антиимпериалистическом Фронте все друг другу братья и товарищи.

Капитан обозрел ганзу и после секундного раздумья двинул сверху вниз сложенными указательным и средним пальцами, словно разделяя контрабандистов на две группы

— Вы мне пока не нужны. Можете отдыхать и быть свободными… в разумных пределах. Охрана стреляет без предупреждения. Вы же — прошу за мной.

Гильермо и Хольг переглянулись, разом качнули головами и зашагали вслед за Торресом и Аригато. С лица фюрера можно было выжимать лимонный сок для самого кислого коктейля на свете. Гильермо же наоборот, озирался вокруг с нескрываемым и живым любопытством.

— Полевой лагерь? — осторожно поинтересовался Хольг.

— Да, временная батальонная станция, — на удивление добродушно отозвался Капитан. — Скоро снимаемся, поэтому вы и здесь.

Торрес не стал развивать тему, тем более, что все и так было понятно. Диспозиция не обещала быстрого расстрела, и Хольг снова задумался над вопросом о торговле.

— Садитесь, — Торрес указал на походные складные стульчики из алюминиевых рамок и брезента. — Накиньте что-нибудь на его высокопреосвященство, — приказал Капитан ординарцу. — А то замерзнет.

— Я не высоко… — начал было возражать Леон, однако Торрес оборвал его небрежным взмахом ладони.

— Неважно. Шинель.

Ветер трепал брезентовый, выцветший тент, пытался сорвать стопку бумаг с походного столика. Тяжелое пресс-папье из гильзы малокалиберного снаряда не позволяло. Только сейчас Гильермо почувствовал, что и в самом деле замерз. После теплого, даже немного душного грузовика здесь было холодно. Точнее ветрено. При ярком, ощутимо жарком солнце воздух казался ледяным, как будто стекал с векового ледника. Ординарец, на этот раз явный азиат в ватнике, принес длинную теплую шинель и накинул на плечи Боскэ. Гильермо благодарно кивнул и немедленно завернулся в нее поплотнее. Хольг поднял воротник куртки, однако ему шинель никто не предложил.