— Ха! — победно бросила фея ей вслед. — Это от меня-то нет никакого толку? Ха!

«Гвиневра!!! — воззвал Веттели трагически, хотя внутри всё замирало от счастья. — Не гневи богов, объясни, что происходит, иначе я с ума сойду!»

Фея эффектно спланировала ему на грудь. Побродила туда-сюда, выбирая сухое и чистое местечко, присела справа, около шеи, умостилась поудобнее, нога на ногу.

— Ну, слушай. Когда я сказала тебе, что твоя женщина больше не будет твоей, что полюбит другого, найдёт с ним своё счастье, а вашу любовь забудет, как и не было, я не соврала. Так оно и вышло, сам видел. Просто я тогда не стала упоминать об одной небольшой детали: что Эмили вернётся к тебе, если, будучи любящей невестой другого человека, поцелует тебя по добровольному согласию, желательно страстно и нежно…

«Мучительница! Почему ты мне это раньше не сказала? У меня была бы надежда, я бы не так страдал!»

Фея скептически фыркнула:

— Вот ещё! Стоило мне это сказать, и ты стал бы постоянно крутиться вокруг неё, питая пустые надежды, пока окончательно ей не опротивел и не испортил бы всё дело.

«Отчего же пустые? — немного обиделся Веттели, слова феи его мужскому самолюбию отнюдь не льстили. — Поцеловала же она меня, в конце концов?»

— Нет! — фея назидательно помахала перед его носом перстом. — Не «в конце концов», а когда я, счастливо улучив подходящий момент, её на это спровоцировала! Без меня у вас ничего бы не вышло, так и знай!

«Почему?»

— Да потому, что твоя женщина не из тех, кто, будучи помолвлен, станет без крайней необходимости целовать посторонних парней! — растолковала фея нетерпеливо.

«А-а! Это хорошо!» — обрадовался Веттели и вспомнил о злосчастном поэте: какое же разочарование его сегодня ожидает!

— И верно! Бедный, бедный Огастес! Как же он теперь? О нём-то я и не подумала! — вдруг загоревала фея. — Боюсь, его бедное сердце не выдержит такого удара!

«По мне, так пусть лучше будет бедный Огастес, чем бедный я!» — безмолвно и бессердечно ответил ей лорд Анстетт, но мы не станем его за это винить. И Гвиневра не стала, кивнула покладисто:

— Пожалуй, ты прав. Так действительно будет лучше. Поэтам полезно страдать от неразделённой любви. Говорят, это возвышает душу и благотворно влияет на творческий процесс. Что ты думаешь на этот счёт?

Но Веттели больше не хотел думать о поэтах, его теперь занимал иной вопрос.

«Гвиневра, ведь ты так умна и прозорлива, не знаешь случайно, как вышло, что Токслей стрелял в упор в мой лоб, а попал в свой собственный? Это тоже ты постаралась?»

— Нет, я тут ни при чём! — ответила фея пристыжено, но честно. — В тот момент я как раз отвлеклась на пирог. Тебя спас амулет.

«Какой?» — не понял он.

— Ну, твой облезлый медальон, а может, это монета такая. Подарок вагонного боггарта или там брауни — не знаю. Ты мне ещё поклялся носить его не снимая, помнишь?

«Помню», — он попытался кивнуть, разумеется, безуспешно.

— Ну вот! У этого амулета есть свойство уберегать хозяина от неминуемой смерти. Понимаешь? Не от всякой, а именно от неминуемой, — почему-то сочла нужным подробно растолковать она. — К примеру, идёшь ты по дороге, на тебя со страшным воем мчится венефикар. Скорее всего, он расплющит тебя в лепёшку, но всё-таки есть небольшой шанс, что ты успеешь отскочить. В этом случае амулет будет бесполезен. Но когда ты лежишь, как параличный, и старый боевой товарищ метит тебе в лоб — тут нет ни единого шанса выжить самостоятельно, поэтому начинает работать амулет. Усвоил?

«Потрясающе! — он мысленно присвистнул. — Неужели столь бесценную вещь мне подарили только за то, что я согласился закрыть окно, чтоб из него не дуло?»

Фея на секунду замялась, потом выложила как есть:

— Видишь ли, милый мой. Подавляющее большинство существ старшей крови ценят мимолетную человеческую жизнь столь невысоко, что и амулет, её охраняющий, представляется им сущей безделицей. Представь: если бы у тебя завёлся талисман, способный спасти от смерти какого-нибудь симпатичного мышонка или там ящерку и более ни на что не годный — неужели ты пожалел бы им его отдать? Нет? То-то!.. Эх, и холодища же здесь! Не представляю, как ты это терпишь лёжа? Я-то хоть ноги размять могу, — она принялась прыгать и хлопать себя по бо кам. — Бедный, бедный, ты так и замёрзнешь до смерти, пока этих женщин где-то носит! — ожидание, затянувшееся долее пяти минут, казалось фее невыносимым.

Впрочем, отчасти она была права: рук и ног Веттели уже не чувствовал, и ни с того ни с сего мучительно захотелось спать, глаза непроизвольно закрылись. «Наверное, со стороны кажется, что здесь не один, а целых два мертвеца», — подумал он дремотно… и вспомнил! Полиция!!!

«Гвиневра! У нас же полицейские с той стороны! Надо их забрать, пока чего-нибудь не натворили!»

— А, — легкомысленно отмахнулась фея, — успеется! Пусть ещё погуляют, а то будут здесь под ногами путаться… Нет, я не понимаю, куда запропастилась эти невыносимые особы? Человек замерзает, а они…

«…уже идут! В смысле, идём! Берти, мальчик, потерпи ещё немного, мы почти у лестницы. Не вздумай там умереть без нас, твоя Эмили этого не переживёт!»

«Ну уж нет! Теперь я точно не умру, пусть никто не надеется!» — убеждённо ответил Веттели, явственно чувствуя, как внутри изрядно замёрзшего тела очень удобно устроилась и никуда не собирается выходить счастливая и довольная жизнью душа.

Архипелаг был невелик – семь островов общей площадью шестьсот десять квадратных километров.

Норман нашел самый большой остров, напоминавший полумесяц, покружил над ним, всматриваясь в глубины мрачного вудволлового леса, полюбовался мечетью в деревне дайсов, ничего подозрительного не заметил и посадил пинасс на северном роге острова у древнего разлома шириной в двести метров.

До назначенной встречи еще оставалось время, и Норман решил пройти к побережью через крыло вудволловой рощи, похожей – что вблизи, что издали – на развалины города или крепости.

Постояв у разлома, оплывшие стены которого поросли перьями оранжевой гриботравы, Норман направился по густой желто-сизой траве к лесу и окунулся в тень первого вудволла. Пахнуло теплом: в лесу всегда было теплее, чем на открытом пространстве. Касаясь рукой теплой, обросшей пухом стены растительного великана, Норман обошел его кругом и по белым шрамам старых семязавязей определил возраст вудволла: около тысячи лет. Вдруг пришло ощущение скрытого наблюдения, неясная тревога шевельнулась в душе инспектора. Тот, кто назначил ему встречу, ни словом не обмолвился, что на острове есть деревня дайсов. Экспедиции здесь не работали, так что выбор места встречи был не случаен, но откуда этот щекочущий спину взгляд извне? Или незнакомец, назвавшийся Альфредом, прилетел раньше и теперь ради страховки наблюдает за ним издали?

Норман поднял голову. Над лесом кружил виброкрыл – живая фотоэлементная батарея размером с земного кондора. К побережью идти расхотелось. Тщетно стараясь избавиться от чувства постороннего присутствия, Норман вернулся к машине. Перевалило за полдень, в белом небе в зените изливала ослепительный свет голубоватая дыра с четко очерченными краями – Дайя.

Назначенный час прошел.

Норман понял, что ошибкой было лететь сюда одному, не предупредив группу страховки. Правда, Альфред или кто-то, назвавшийся этим именем, не дал времени на размышления и к тому же знал, кем и где работает инспектор Хамфри.

Внезапно издалека, с другого конца острова, долетел тонкий жалобный крик. Так кричат дети и умирающие олени. Крик смолк, затем повторился, но глуше, и тишина завладела островом, чтобы через минуту прорезаться новым криком.

Хамфри нырнул в кабину пинасса и дал форсаж. Ему понадобилось всего полминуты, чтобы покрыть шесть километров до южной оконечности острова. С высоты открылась панорама деревни дайсов: двенадцать конусовидных яранг, кольцом окружающих лобное место – утоптанную, без травы, площадь с ажурной колонной святилища в центре. Колонна горела чистым зеленым пламенем, совершенно бездымно, в ее глубине корчился бхихор, которому поклонялись дайсы, а вокруг валялись трупы аборигенов, лохматых, большеглазых, похожих на лемуров-долгопятов с кузнечикообразными ножками, кротких даже в смерти.