— Комиссар… — это сказал незаметно подошедший арбитр Сименсен. Сказал и также, как чуть ранее комендант, осекся, увидев и оценив беду с одного взгляда.

Тамас снял фуражку, осторожно положил на снег. Поднял голову и зажмурился, словно грея лицо в лучах утреннего солнца.

— Мне теперь кажется, я все‑таки где‑то вас раньше видел, арбитр, — сказал Хаукон, не открывая глаз. — Давно, много лет назад. Мы не встречались прежде?..

Сименсен вздохнул, тяжело и, как показалось Уве, горестно. Так мог бы вздохнуть человек, который глушит прорывающееся рыдание. Впрочем, комендант наверняка ошибся и сам это понял — разве может арбитр скорбеть столь глубоко по совершенно незнакомому человеку? Тем более на фоне всех испытаний и утрат недавней поры. Глаза Владимира Боргара сверкали так, будто в каждом зрачке засиял чистейший бриллиант. Или непрошенная слеза… Но опять‑таки, разве был у него повод для слез? Конечно же нет.

— Нет, мы не встречались, — вымолвил, наконец, Владимир Сименсен. — К сожалению, не встречались.

— Жаль, — резюмировал комиссар, открывая глаза. И Холанну показалось, что белки глаз Хаукона чуть посерели, а красные прожилки подернулись черным. Видимо, чума уже начала разъедать тело Тамаса.

— Пожалуй, мне пора, — сообщил Хаукон.

— Куда? — глупо спросил Уве.

— Туда, — комиссар указал в направлении севера. — Мне нельзя оставаться с людьми. Если верить нашему доброму хирургу, я уже болен, но еще не заразен. Однако скоро стану.

Арбитр опустил голову и чуть приподнял лазган.

— Нет нужды, — мягко сказал Хаукон и поднял на ладони термическую гранату. Не боевую, а из обычного инвентаря арктических горнопроходчиков, их использовали для оттаивания мерзлоты и тысячелетнего льда. — Останется только пепел.

Холанн сглотнул, теряясь в собственных чувствах. Комиссар унижал его, ни во что не ставил, угрожал. И все же… после всего случившегося горе разрывало коменданту сердце, словно его родной брат или лучший друг собирался уйти в пустошь, чтобы сжечь свое зараженное тело.

Уве…

Комендант не сразу понял, что Тамас обращается именно к нему.

— Уве, — повторил Хаукон, очень доброжелательно, действительно по — дружески.

— Да, — потерянно отозвался счетовод.

— Не пытайтесь командовать Волтом, это мое напутствие. Вы не сможете. Дело не в личных качествах, а просто в опыте. Оставьте командование… — комиссар смерил взглядом немого арбитра. — Господину Сименсену. Он тоже не ахти какой боец, но умеет организовывать людей. А у вас другое призвание — вести их за собой. Вдохновлять. Из вас вышел бы отличный комиссар. Я оставляю вам все свое имущество, распорядитесь им достойно. И оставляю вам свой… удел.

— Я не справлюсь, — прошептал Уве

— Справишься… друг. Теперь — справишься.

— Я слаб. И я боюсь.

— Да, это так. Но сила человека — не только в его мышцах и костях. И не столько. Сила — в душе. Ты смог переломить страх, превозмочь его. И ты не боишься пойти впереди тех, кого призываешь к свершениям. Когда‑то и я… мог так же…

— Ты смог и сейчас.

— Нет, я набирался решимости и сил у тебя, как и все остальные. Только не показал этого. Решимость происходит из веры. Во что угодно. А у меня веры уже нет. Давно нет. Ни во что.

Тамас махнул целой рукой, решительно, сверху вниз, словно обрубая незримую нить.

— Хватит разговоров. С каждой минутой я становлюсь опаснее. Пора идти.

— Прощай, — потерянно проговорил арбитр, прикрывая ладонью лицо, должно быть от солнца.

Уве не сказал ничего, чувствуя, как предательски увлажнились глаза.

А Хаукон снова улыбнулся, так, как не улыбался на памяти Холанна. Да и никого из тех, кто жил на Ахероне. Спокойно, тепло, как обычный человек с обычными заботами и нехитрыми радостями, а не измученный невзгодами солдат, перешагнувший черту между живыми и мертвыми.

— У меня осталось мало времени, — прошептал Хаукон, будто исповедуясь коменданту и арбитру. — Но все оно теперь принадлежит мне. Не Империуму, не Императору, не гвардии, не долгу. Только мне. До последней секунды.

Уве и Владимир стояли и смотрели, как черная фигура в долгополом плаще уходит все дальше в пустошь. Неторопливо, размеренно, уверенными шагами. Холанн ожесточенно тер глаза. Боргар молчал, страшный в своей печали, необъяснимой для сторонних.

— Солдаты! — крикнул Холанн, пытаясь смахнуть непрошенные слезы, но лишь размазывая по лицу грязь. — На караул!

Холанн не видел, что происходило позади. Не знал, какие команды стоит отдавать в таких случаях. Он просто знал, что поступает правильно. И его поймут.

— Комиссар Хаукон Тамас покидает вверенный ему гарнизон! Он достойно сражался и достойно уходит!

Хаукон развернулся и махнул рукой. Он сказал несколько фраз, негромко, но при полном безветрии каждое слово разносилось очень далеко:

— Один комиссар покидает гарнизон. Другой комиссар берет гарнизон под свою ответственность. Будь достоин своих людей, и сделай их достойными себя.

А затем снова зашагал дальше, в пустошь.

— Троекратное ура комиссару! Троекратный залп в честь комиссара! — приказал Уве.

За спиной жужжали лазеры и гулко, шумно тарахтели пулеметы. Вдали, там, где был лишь серый снег и крошечная черная фигура, вспыхнула искра ослепительного света. Словно крошечная звезда зажглась. Она горела с полминуты, мигая, как спичка на ветру. И погасла.

Все оставшиеся силы Уве сгорели в этих словах. Комендант стоял, чувствуя, как высыхают глаза и полное безразличие затопляет душу. Холанн 'перегорел', сжег все душевные силы в безумном хаосе минувших суток. Теперь ему было все равно, даже случись здесь и сейчас вся мертвецкая орда Танбранда.

Он не видел и не слышал, как темные фигуры обступают его со всех сторон, как солдаты Волта и добровольцы из беженцев боязливо всматриваются в своего вождя, несмело протягивают руки, желая и одновременно опасаясь дотронуться до него.

Затем кто‑то произнес несколько тихих слов. Повторил чуть громче и смелее. За ним подхватили другие, и вот уже все, кто совсем недавно сражался и умирал в бою с орками и жертвами Чумы, скандировали во весь голос:

— Холанн! Холанн!! Холанн Поджигатель!!!

Окружающий мир померк, звуки приглушились, Уве полностью ушел в себя, склонив голову и не обращая внимания на окружающий мир. Поэтому он не увидел и не услышал того, что произошло дальше.

Наступила мгновенная пауза, когда два или три десятка глоток на одно мгновение умолкли, чтобы набрать воздух для нового крика. И в этот миг чей‑то тонкий голос пискнул:

— Нет! Врете! Отец солдат, Комиссар Холанн!!!

И дружный рев вознесся к немому синему небу.

— Комиссар Холанн! КОМИССАР!!!

Спасители не стали являться во всеоружии, ограничившись посадкой одной Валькирии поближе к мачте связи. Однако еще два стремительных силуэта барражировали на высоте около сотни метров по идеально ровной окружности, патрулируя территорию. Время от времени из‑под длинных, очень узких крыльев срывались красные молнии, а в снежной пустоши ощутимо гремело — патрули добивали отдельных врагов, ухитрившихся доползти до базы. И даже неискушенному Холанну было достаточно одного взгляда, чтобы понять — синие тонкокрылые тени, кажущиеся призраками в голубом небе, сделаны не людьми и не для людей.

Приглашение к беседе не заставило себя ждать. Хозяева Валькирии хотели говорить с командованием гарнизона. Иркумов, Александров и женщина по имени Леанор Дживс, прибывшая с конвоем, занимались размещением беженцев и упорядочиванием обстановки. То есть, называя вещи своими именами, пытались хоть как‑то умерить и привести к минимальному порядку чудовищный бардак. В принципе Волт мог принять и разместить всех беженцев, но для этого следовало очень быстро расконсервировать закрытые склады, перекинуть дополнительные мощности от теплоэлектростанции, наладить поточное производство синтетических пищевых концентратов и так далее. Все это требовало времени и драконовских мер по наведению дисциплины, которые взяли на себя медик, стажер Арбитрес и танкист. А Сименсен и Холанн отправились общаться на борт Валькирии.