— Всё будет хорошо, милая, — шепнула племяннице Ханни. — Ступайте с тётушкой Пегги, а я вас догоню. Идёмте, мистер Веттели, я провожу вас к брату, — ни один мускул в лице не дрогнул, и голос звучал буднично и ровно.

Только на лестнице, ведущей в мансарду, она на секунду остановилась, взяла руку Веттели в свои ледяные, дрожащие ладони и прошептала:

— Да хранят вас боги, мальчик! Хранят вас боги!

— Всё будет хорошо, миссис Пулл, — обещал он тихо. — Идите вниз, дальше я сам. Он насторожится, если услышит, что поднимаются двое. На двери нет замка?

— Пока нет. Он говорил, что нужно врезать, но ещё не успел. Просто запретил нам заходить без стука.

— Хорошо, — Веттели нашёл в себе силы улыбнуться. — Я постучу.

Постучал.

— Уходи, Ханни, — донёсся из-за двери хриплый, мёртвый, но очень знакомый голос. — Я сыт.

Должно быть, решил, что сестра принесла завтрак.

Веттели толкнул дверь.

Хорошо, что на лестнице глаза успели привыкнуть к полумраку. В мансарде было темновато, единственное окно оказалось плотно зашторенным. Но сколько-то света занавески пропускали — достаточно, чтобы разглядеть, во что капрал Пулл успел превратить своё пристанище. Комната ещё хранила следы недавнего уюта, но больше походила на звериное логово, чем на человечье жильё. Её обитатель сволок в самый дальний и тёмный угол все тряпки и бумаги, которые нашёл, располосовал их в клочья, выпотрошил подушки и матрац, содрал даже прикроватный коврик и, клочьями, обои со стены, устроил из всего этого что-то вроде гнездовья, и теперь сидел в нём, весь в пуху и обрывках газет, неподвижно, как истукан злого божка. От него странно пахло чем-то кислым — прежде Веттели никогда не ощущал такого запаха, наверное, потому, что не сталкивался с этими тварями в закрытых помещениях.

— Я же сказал… — начал капрал, но тут же осёкся. Неприятно, будто стервятник над падалью, дернул шеей и усмехнулся криво и зло: — Ну, здравствуй… хм… тёзка! Что, по мою душу пришёл, лейтенант?

— А у тебя она есть? — спросил Веттели устало.

Так тошно ему не было уже давно. А может, и вообще никогда. Потому что тот, кто сидел перед ним в гнезде, был синюшно-бледным, иссохшим, давным-давно мёртвым, но всё-таки несомненным капралом Пуллом, лучшим из его взвода.

— Держать строй, ублюдки! Держать строй! Выровнять шеренгу!

Голос капитана Стаута слышен, но как-то глухо, будто уши заложены ватой — слишком близко разорвался огненный шар. Не вражеский, свой, выпущенный из противоголемной гаубицы. Недолёт. Всех, кто был рядом, оглушило, кого сильнее, кого легче. Ничего, это пройдёт. А вот строй они не удержат, нет. Сейчас они развернутся и побегут, теряя на ходу винтовки, жизни и честь.

Арабские наёмники — самые опасные из воинов неприятеля, это известно всем. Они носят длинные белые одежды и тюрбаны, у них страшные кривые сабли, пока ещё спрятанные в ножнах. В атаку они идут не строем, а общей массой, нестройной толпой, орущей и визжащей, выбивающей в барабаны странные, непривычные ритмы — всё это здорово действует на нервы…

Но не от арабов позорно побегут доблестные стрелки 27 Королевского полка, справились бы они с арабами, не впервой. Нет, на этот раз им достался другой противник. Огромный, трёхголовый, многорукий, он возвышался над полем боя, как осадная башня. У него была ярко-голубая кожа и огненно-красные волосы, они неопрятными пучками росли на черепах и бровях, торчали из раздувающихся ноздрей. Огромный живот свешивался чуть не до колен, нижние пары рук касались земли, остальные остервенело рвали когтями воздух. С каждого из трёх лбов таращилось по налитому кровью, ослеплённому дикой злобой глазу. Огромные, зубастые пасти плотоядно скалились, из глоток вырывался низкий рык, от которого, казалось, вибрирует и содрогается сама земная твердь. А может, она содрогалась от тяжелых шагов чудовища, яростно рвущегося вперёд. Десяток колдунов-брахманов едва удерживали тварь, распялив её на зачарованных цепях, по трое тянули с боков, чтобы не крутился, четверо позади, чтобы не вырвался вперед; напряжение магического поля было таким, что воздух вокруг светился зелёным.

«Безумцы! Настоящие безумцы! — думал Веттели, наблюдая эту апокалипсическую картину. — Если он вырвется — ему будет всё равно, кого крушить и жрать — нас или их. Только ненормальный может пойти на такой риск. Зачем мы с ними воюем, они же психи!»

Рядом кто-то жалобно всхлипнул: «Мамочка-а»! Веттели обернулся.

Ну, так и есть, у стрелка Питерса опять глаза на мокром месте. Парню скоро семнадцать, а он никак не научится себя держать, вечно разводит панику. Вот он первым и побежит, а за ним остальные — лиха беда начало.

— Чего ты ноешь, солдат? — сердито осведомился Веттели, хотя в данной ситуации умнее было бы не разговаривать, а пристрелить паникёра в назидание остальным. Но, как всегда, рука не поднялась — видно, не судьба ему стать хорошим офицером.

Вместо того, чтобы ответить по уставу: «виноват, сэр, исправлюсь», Питерс заскулил ещё жалобнее:

— Мамочка-а! Кто это?!

— Нет тут твоей мамочки! — прорычал Веттели, стараясь выглядеть свирепым. — Это обыкновенный ракшас. Ты что, ракшаса не видел, солдат? — можно подумать, он сам их когда-нибудь видел, кроме как на картинках.

Питерс обморочно пискнул и осел в пыль, видно, разъяснения командира не смогли его воодушевить, наоборот, добили окончательно. Боги знают, чего этому парню наплели о ракшасах старые солдаты, они любят нагнать страху на молодых… Впрочем, про ракшаса что ни плети — большим преувеличением не будет.

— Лейтенант! — донёсся хриплый выкрик капрала Пулла, старающегося переорать воинственные выклики арабов. — Вы где?

— Да тут я стою, где мне ещё быть? — откликнулся Веттели немного раздражённо, Питерс его разозлил.

Капрал объявился рядом.

— Что делать будем, лейтенант? Люди побегут сейчас.

— Вижу, что побегут, — согласился Веттели, оглядывая своё воинство. Лица зелёные, глаза белые — смотреть тошно! И ладно, были бы необстрелянные новички. Так ведь все старые солдаты, сотни раз глядевшие смерти в глаза. Но помереть от арабской сабли или пули им не страшно, а ракшаса вдруг перепугались до одури. А какая, спрашивается, разница, если конец один? Непостижимая загадка человеческой психики!

Должно быть, его собственная психика тоже была не совсем в порядке в тот момент, потому что его увело в другую крайность. Вдруг сделалось жарко и весело, он понял, что вообще ничего на этом свете не боится, ведь терять-то ему нечего, а конец всегда один. И неважно, сегодня он наступит или завтра. Какая разница?

…Бьют барабаны, вопят арабы, ревёт и рвётся чудовище на цепях, земля дрожит от его поступи, воздух дрожит от зелёной магии, кровь бешено стучит в ушах…

— Торренс!

— Да, сэр!

— Фламер мне!

— Есть, сэр!

— Пулл, прикрывай! Взвод, за мной!

— Есть, сэр!

— Веттели, стоять!!! Ты рехнулся, лейтенант? С фламером на ракшаса?! Назад! — это уже голос капитана.

А, плевать на капитана! Победителей не судят. А не победим — судить будет некого.

— Вперёд, парни! Вперёд!

Наверное, со стороны казалось, что лейтенант Веттели действительно спятил. Но в тот момент, когда одна его часть весело упивалась собственным бесстрашием, другая оставалась рассудочно холодной и собранной, она очень хорошо понимала, что надо делать. И если бы капитан Стаут знал её план, то наверняка одобрил бы. Просто некогда было делиться с ним планами.

Взвод вырвался вперёд, ломая строй. Засвистели пули, они вгрызались в пересохшую землю, взметая фонтанчики пыли. Ах, только бы не подвели амулеты, только бы успеть достаточно близко подбежать, только бы не ошибиться с расстоянием… Пора!