Увы, предосторожность не помогла.

Первый ординарец его высокопревосходительства, Сорокин, влетел в кабинет с дикими глазами, без стука и доклада. Заголосил с порога совершенно не по уставу.

— Беда, беда, ваше превосходительство! Похищена! Её императорское высочество, великая княжна Елена Павловна! Непостижимым образом, на глазах всего двора! Унесена чёрным вихрем в неизвестном направлении! Вас немедленно требуют к Государю!

— Ну, что ж, одно к одному, — очень спокойно, с каким-то даже внутренним удовлетворением изрёк Мстислав Кириллович, не иначе, уже успевший привыкнуть к «новой идее». — Едемте, господа! Надо осмотреть место преступления, пока не затоптали — им ведь, при дворе, правила не писаны.

«Ко двору? В Кремль? К самому государю-императору? И меня возьмут?!» — у Тита Ардалионовича захватило дух.

Господа расторопно, но без суеты покинули кабинет, оставив ординарца Сорокина недоумённо моргать глазами. Ему казалось, что происшествие такого масштаба, как похищение царской дочери, должно было произвести на начальство неизмеримо большее впечатление. И что значит «одно к одному»? Неужели, ещё кого-то унесло чёрным вихрем? Чудеса!

Ковровые сани лихо промчались по улицам, пугая прохожих. В Кремль внеслись прямо через главные ворота Великой башни[78] — ничего, ради такого случая можно. Остановились перед Большим дворцом.

— За мной, — велел начальник молодым агентам. Ларцеву же бросил. — А ты жди тут, не мелькай.

Удальцеву показалось, что бедный Антон Степанович должен смертельно оскорбиться, что его так обошли, но тот воспринял приказ как должное, лишь поудобнее угнездился в санях, сделавшись вдруг незаметным, как привидение.

Внутрь Мстислава Кирилловича с сопровождающими пропустили без особых церемоний. Тит Ардалионович, представления не имевший о придворных обычаях, ожидал криков, паники и плача. Однако, во дворце, на первый взгляд, всё было чинно, строго, и только такой знаток, как граф Бестужин мог по отдельным приметам уловить общую нервозность обстановки.

Почему-то Тит Ардалионович ожидал увидеть его императорское величество восседающим на троне посередь парадного зала, со скипетром, державой и в короне… Ну, может быть, без короны, всё-таки, родная дочь пропала у человека. Но на троне — это уж непременно. Однако, прибывших препроводили отнюдь не в парадный зал, а в самый заурядный кабинет во втором этаже — ничуть не лучше, чем у его превосходительства. Здесь уже обретались несколько человек в очень больших чинах. Лица имели белые и расстроенные. С Мстиславом Кирилловичем здоровались за руку, смотрели с надеждой.

— Дворцовая охрана, Личная охрана и Полицейское управление, — шепнул Ивенский Удальцеву, полагая, что тому должно быть интересно, в какую компанию их занесло.

— Ой! — сказал Тит Ардалионович, просто не зная, что бы ещё сказать, и отступил в тень большого шкафа. Роман Григорьевич скромно пристроился рядом.

Государь Павел Иванович ворвался в кабинет, хлопнув дверью — сидевшие едва успели вскочить, приключилась некоторая сутолока.

Удальцев таращился во все глаза — не каждый день вот так, в двух шагах от себя, встретишь настоящего царя! Был он высок и прям, резок в движениях. Очень походил на собственный портрет, висевший над столом Романа Григорьевича. И на прадеда своего — масона, вероломно задушенного гвардейцами, тоже был похож: округлое лицо с мелкими чертами, светлые волосы, вздёрнутый нос, глаза птичьи, навыкат. Левое веко дёргалось от сдерживаемого волнения, голос грозил сорваться на крик… Тит Ардалионович взирал на его величество с восторгом, потому что сам царь! Роман Григорьевич смотрел без восторга, потому что папенька Григорий Романович в узком семейном кругу отзывался о его величестве не самым лучшим образом и уверял, что именно из-за его «дурости» (да-да, именно так и говорил генерал от инфантерии Ивенский о своём Императоре!) Россия едва не проиграла Вторую Крымскую.

Однако, теперь у этого дурня украли родную дочь, и Роман Григорьевич велел себя быть снисходительным и не судить строго. Увы, не получилось.

Пока молодые люди разглядывали самодержца из тёмного угла, тайный совет шёл своим чередом. Его величество требовало немедленных объяснений происшедшего и планов спасения великой княжны. Высокие чины ничего вразумительного сказать не могли, ссылались на то, что делать выводы пока рано, государь гневался всё сильнее. Но вот, наконец, дошла очередь и до начальника Особой канцелярии. И граф Бестужин, как всегда, оказался на высоте! Имелись у него наготове и объяснения, и планы.

Ах, как красиво он докладывал — заслушаешься! Кратко и в то же время содержательно, с доказательствами и выводами — не зря корпели над бумагой Ивенский с Удальцевым. Великолепная зрительная память была у Мстислава Кирилловича — с первого раза чуть не наизусть запоминал прочитанное. И преподнести умел как надо. Уж его-то никто не заподозрил в сумасшествии, в Кощея поверили сразу и безоговорочно — видно было по окаменевшим лицам, по вспотевшим лбам. Сам Государь, не смотря на своё отцовское горе и известие о надвигающейся беде, Мстислава Кирилловича одобрил:

— Молодцом! Вот так и должно службу нести! Учитесь, господа!

— Так, так, — закивали чиновники, состроив подобострастные мины, но глаза были постные-постные.

… Совет был завершён. Возглавлять операцию по возвращению великой княжны и истреблению врага земли Русской поручено было графу Бестужину. Чиновники выходили из кабинета хмурые и подавленные. Мстислава Кирилловича, не смотря на его успех, тоже нельзя было назвать сияющим. Уж больно дело это новое, незнакомое — Кощея ловить. А спрос будет ой-ой какой!

— За мной, — строго велел он агентам. — Пора уже осмотреть место преступления.

Ивенский с Удальцевым вынырнули из-за шкафа. Вот тут и грянул гром. Государь-император воззрился на молодых людей с выражением крайне неодобрительным.

Роман Григорьевич был абсолютно убеждён в том, что выглядит гораздо старше, внушительнее и солиднее своего юного помощника, но самодержец, должно быть, по известной дурости своей, разницы меж ними заметить не пожелал.

— Позволь-ка, Мстислав Кириллыч, а это что у тебя за гимназия императрицы Марии Фёдоровны в мундирах? — спросил он сердито, и не то даже обидно было, что «гимназия», а то, что «Мари Фёдоровны», потому что к ведомству упомянутой особы относились гимназии, главным образом, женские. Агенты изменились в лице — Ивенский побледнел, Удальцев покраснел, а его величество продолжали выказывать неудовольствие. — Дело государственной важности — неужто у тебя в канцелярии серьёзных людей не нашлось? Чай, не в игрушки играем!.. Так. Этих — он кивнул скошенным подбородком — отстранить немедленно, заменить… ну, хотя бы тем, здоровым… Как его? Убийство князя Горчечкова расследовал, хорошо себя показал.

— Агент Сиверцев, всемилостивейший государь, — подсказал Мстислав Кириллович мрачно.

— Вот-вот. Сиверцев. Им и заменишь.

— Слушаюсь, ваше императорское величество, — пробормотал Бестужин потеряно. — Дозвольте, по крайней мере, осмотр места теперь же произвести, раз уж прибыли…

— Не дозволю! — редким упрямством славился сынок Ивана I Павловича. — Кому дело вести, тому и место осматривать! — и вышел, хлопнув дверью. Где-то что-то звякнуло тонко и жалобно.

…— Ну, ваше превосходительство, как совет прошёл? — не выдержав тягостного молчания, решился спросить Ларцев уже на подъезде к канцелярии.

— А? — переспросил начальник, подняв бровь, а за вольность даже не осердился. — Совет? Совет хорошо прошёл, хвалил нас царь-батюшка за усердие наше, да… А дело для дальнейшего ведения приказано Сиверцеву передать.

— Вот те раз! — Антон Степанович хлопнул ладонями по коленям. — Да за что же такая немилость? Ведь кабы не… — он хотел сказать «мы», но понял, что это будет совсем уж несправедливо, и сказал по чести, — не Роман Григорьевич со помощником, и теперь нам про Кощея известно не было бы, вслепую бы тыкались!