Ромашкин прыснул, но Содомский оборвал неуместный смех одним взглядом.

— Все нужно использовать, — отрезал начальник управления. — Вот ведь? Все Лизку Уланову дурочкой считают, ребятня деревенская из рогаток по ней лупит, нимб сшибают, как говорят, а она Шакильского с того света, считай, выволокла. И Шепелева бы так не управилась. Да и мы в свое время не с ее ли помощью замену тому же Шепелеву нашли?

— Ты считаешь, что Шепелева можно было кем-то заменить? — скривила губы Маргарита.

— Мы не Шепелева меняли, а парня искали на освободившуюся должность инспектора, — повысил голос Содомский, сверкнув глазами, и Дорожкин подумал, что его начальники стоят друг друга. — А Шепелева другого нам и не надо. С ним тоже забот хватало. У Дорожкина, кстати, свои таланты. И главный из них, как я понял, отыскивать приключения на собственную задницу.

— Пикник устроили, — хмыкнул Ромашкин. — Что-то не везет нам в последнее время с пикниками. А подальше куда не могли забраться? Вот и нашли приключение… на три задницы!

— Ты нашел бы хоть на одну свою, — оборвал Веста Содомский. — А талант Дорожкина, — Содомский поморщился на слове «талант», — следует использовать. И приглядывать за ним, как за липкой бумагой для ловли мух.

— Речь идет об очень крупной мухе, — предупредила Маргарита.

— Вот и следи, — прошипел Содомский и ударил ладонью по столу. — Пока все. Ромашкин, получи оружие у Кашина. И не перекидывайся без нужды, а то задавят, как котенка.

— Зайчика, — заметил Дорожкин, — в розовых штанишках.

— Зайди, — коротко бросила Дорожкину Маргарита.

— Допущен в святая святых? — ехидно прошептал на ухо Дорожкину Ромашкин и тут же схлопотал от Маргариты звонкий щелчок по лысой голове.

Кабинет Маргариты, в котором Дорожкин оказался впервые, наверное, ничем его удивить не мог, разве только цветом, но именно цветом он его и удивил. Отчего-то сразу вспомнился белый кабинет доктора Дубровской. Кабинет Маргариты Дугиной был черным. Потолок его был черным, стены черными, причем матовыми, не дающими отблеска. Пол тоже был черным. Даже коврик у двери изображал черный квадрат. Окно на треть перекрывала черная рулонная штора. По правой стене стоял черный кожаный диван, на котором валялся черный плед. По левой — черный стол и пара черных стульев. Единственным белым пятном была папка на столе.

— В черной-черной комнате стоит черный-черный гроб, в черном-черном гробу… — начал бормотать Дорожкин, но Маргарита оборвала его. Растопырила перед лицом пальцы, сбросила с плеч куртку, показала рукой на стул, пробормотала задумчиво:

— Значит, влюбился?

— Кто? — не понял Дорожкин.

— Даже нет. — Она словно гадала. — Скорее, и был влюбленным, но прозрел только что. Недавно. Вылупился. Ладно. Плевать. Хотя хотелось бы взглянуть… Вот. Взгляни.

Она раскрыла папку и двинула ее Дорожкину. Он развернул ее к себе лицом. На желтоватом листе было выведено: «Дорожкин Евгений Константинович».

— И давно? — растерялся Дорожкин.

— С первого дня, как ты здесь оказался, — ответила Маргарита, прикуривая сигарету. — И больше ничего. Только это. Я, конечно, работаю с Содомским, Ромашкиным, забот хватает. Знаешь ли, всевозможная мерзость не дремлет, но с точки зрения папки у меня, кроме тебя, никакой работы нет.

— И зачем вы это мне говорите? — спросил Дорожкин.

— Чтобы ты знал, — ответила она, с нескрываемым интересом вглядываясь в лицо Дорожкина. — Ты же хочешь все знать, все понимать, все объяснять? Так знай. Ты — моя работа. Не бойся, пасти не буду. Много чести.

— Спасибо за доверие, — кивнул Дорожкин. — Это все?

— Что у тебя в папке? — спросила Маргарита. — Я так поняла, что ты с нею теперь не расстаешься?

— Так удобнее, — полез в сумку Дорожкин. — Вот тут у меня…

Он удивленно замер.

— Имя Колывановой исчезло…

— Значит, там, на поляне, ты видел ее убийцу, — объяснила Маргарита. — А кто есть?

— Шепелев, Козлова Алена… — Дорожкин пригляделся к последней записи, которая обрела уже привычный облик задания, — …Уланова Вера.

— Содомский прав, — удивленно заметила Маргарита. — Насчет поиска приключений талант у тебя несомненный. Значит, получается, что дочка у Лизки Улановой все-таки была?

— Она говорит, что и есть, — пожал плечами Дорожкин.

— Она много чего говорит, — прищурилась Маргарита, посмотрела в окно, которое казалось прорезью из бездны на белый свет. — Придется, чувствую, тебе заделаться архивариусом. А там и до археологии докатишься. Вот еще хорошая профессия — эксгуматор. Но не слишком популярная на нашем кладбище. Или обойдемся почетной должностью краеведа? У Козловой дома был?

— Был, — кивнул Дорожкин. Несколько запаздывающее в этот раз напряжение, что обычно охватывало его при виде Маргариты, снова ударило в голову.

— В комнату заходил?

— Заходил, — опустил глаза Дорожкин.

— И не спрашиваешь ни о чем? — В ее голосе слышалась насмешка.

— Жду углубленного инструктажа, — пробормотал, стараясь успокоиться, Дорожкин. — Да и…

— Да и? — повторила Маргарита.

— Я логист, — постарался говорить твердо Дорожкин. — А логист обращается за помощью только тогда, когда самостоятельно не может сдвинуться ни на миллиметр. А это случается крайне редко. Да и не хочется спрашивать. Я ответов боюсь.

— Правильно боишься, — потушила сигарету об стол Маргарита, и Дорожкин понял, что столешница вырезана из черного камня. — Иди, Дорожкин, работай.

С Мещерским Дорожкин столкнулся в шашлычной. График сидел в дальнем углу и с самым мрачным выражением лица поглощал тройную порцию шашлыка. Дорожкин кивнул Угуру, который мусолил за стойкой баранку, и подошел к Графику:

— Привет. Присяду?

— Садись, — безразлично буркнул Мещерский. — Не куплено.

— Хандра накатила, — понял Дорожкин. — Что-то случилось?

— Случилось, — согласился Мещерский. — Полгода назад я встретил твою бывшую.

— Помнится, не так давно тебя это радовало, — заметил Дорожкин.

— Радовало, — макнул в соус кусок мяса Мещерский. — И теперь могло бы радовать. Чего бы не радоваться? Я зарабатываю много, а пупок может развязаться только от обжорства и лени. Жена довольна. А вот у меня радости нет.

— Что с Машкой? — спросил Дорожкин.

— С Машкой все хорошо, — вытер пальцы салфеткой Мещерский. — Машка веселая, добрая, смешливая, задорная. Я бы даже сказал — игривая!

— Так в чем же дело? — не понял Дорожкин.

— Она ненастоящая, — прошептал Мещерский.

— Кофе, дорогой, — подошел к столу с подносом Угур. — Я правильно угадал? Только не кофе дорогой, а ты дорогой. Или еще что? Думаю, для завтрака поздно, для обеда рано?

— Спасибо, Угур, — кивнул Дорожкин. — Женя Попова не появлялась?

— Какая Женя? — удивился турок.

— Все, проехали, потом, — постарался улыбнуться Дорожкин.

— Завидую я тебе, — откинулся назад Мещерский, следя за удаляющимся турком. — Вот уже какую-то Женю Попову ищешь. О счастье мечтаешь, наверное. А я вот вроде бы уже нашел свое счастье, а тут вдруг…

Мещерский стал подниматься.

— Подожди, — поймал его за рукав Дорожкин. — Что значит, «ненастоящая»?

— А это как в старом анекдоте, — надул губы Мещерский. — Ладно, не мне тебе анекдоты рассказывать. Она стала как улыбки… как улыбки всех этих… кузьминцев.

Мещерский расстроенно махнул рукой.

— А может быть, с тобой что-то? — спросил Дорожкин. — Я ведь радовался, на тебя глядя, График.

— А это мысль, — плюхнулся обратно на стул Мещерский. — Схожу в больницу и тоже буду веселый и счастливый. Боязно, правда. А ну как эта моя эйфория дорого мне обойдется?

— Насколько дорого? — нахмурился Дорожкин.

— На всю жизнь, — надрывно прошептал Мещерский. — Машка, она, у нее… спины у нее нет!

— Как это? — вытаращил глаза Дорожкин.

— Как стекло, — медленно проговорил Мещерский. — Спина как стекло. Как мягкое стекло. Прозрачная спина. Все видно. Кости. Внутренности. Она не показывается. В рубашке дома ходит. Но я подглядел. Понимаешь?