— Ничего странного не заметил сегодня с утра? — обернулся Шакильский.

— Да все странное, — пожал плечами Дорожкин и, с окатившей его уже в который раз волной ужаса, вспомнил вчерашнее приключение в квартире Козловой. — Уланова странная, ты странный, лошади странные, небо вот странное, чистое какое-то, как ты говоришь, дом Улановой странный.

— Вот, — кивнул Шакильский. — О том и речь. Запомни это, парень. Дом у Улановой необычный. Я, когда впервые его увидел, рассматривал долго, потом только постучался. Постучался, да чуть не пожалел. Каюсь, сначала испугался. Когда человек не в себе, это очень страшно. Потом едва не влюбился, но сразу почувствовал, что-то не то с ее красотой. Но так или иначе, а к домику-то прирос. Помогаю частенько. А все почему? Из-за любопытства. Любопытство — важная штука.

— Но очень опасная, — заметил Дир, все так же вычитывая что-то в своей читалке.

— Согласен, — кивнул егерь, и Дорожкину в который уже раз показалось, что светлый бор по сторонам дороги наполнен не только тишиной и свежестью, но и опасностью.

— Прибыли, — спрыгнул с лошади Шакильский, когда тыльная часть Дорожкина отчаялась уже дождаться окончания мучений. — Смотри-ка, еще пара метров в плюсе. А когда ты, парень, появился, на пятьдесят метров отыграло сразу.

Дорожкин в недоумении обозрел округлую полянку, на которую выбрался отряд, сполз на сухую мороженую траву. Попытался сделать один шаг, другой и так и пошел, расставив ноги и жалея, что не может сию секунду завалиться на мягкий диван и забыть и о собственном любопытстве, и о возможном сумасшествии, и о городке Кузьминске со всеми его обитателями.

— Не слишком спеши, — посоветовал ему Дир. — Сначала надо оглядеться как следует, подумать.

— Лошади? — вспомнил Дорожкин.

— О лошадях не беспокойся. — Шакильский передернул затвор карабина. — Они просто так не убегут. А если кто нападет на лошадок, радоваться надо, что не на тебя. О том, что вокруг, думать надо. В лесу без думки нельзя.

— Мы уже в Тверской области? — спросил Дорожкин, разглядывая по-особенному темный и высокий лес на дальней стороне поляны. Издали казалось, что под лапами елей стоит ночь.

— А кто его знает? — пожал плечами Дир. — С одной стороны, вроде как да, а с другой…

— Ну ладно, — закинул карабин на свободное плечо Шакильский. — Хватит мучить инспектора.

— Так пусть он дурака выключит, я сразу и мучить его перестану, — улыбнулся Дир, и Дорожкин тут же подумал, что и Дир, и Шакильский не просто так взяли с собой бедолагу инспектора развеяться на выходные, а именно что сопровождали его в нужное место. В нужное им место.

— Все просто, — сказал Шакильский, поглядывая в сторону темного леса. — С каждым из нас происходит нечто такое, что кажется нереальным, неправильным, невозможным.

— Ну не с каждым, — скрипнул Дир, поймал улыбку егеря и поправился: — Или не всегда.

— Весь вопрос, как на это реагировать, — продолжил Шакильский. — Можно решить, что ты сошел с ума.

— Или сошли с ума все вокруг, — заметил Дир.

— Можно решить, что все это сон, — прищурился егерь. — Не самый плохой вариант, кстати.

— И даже попытаться проснуться, — добавил Дир.

— Но если не получится… — Шакильский замолчал.

— …продолжать спать, — закончил Дир.

— Долго репетировали? — спросил Дорожкин.

— Думали долго, — отозвался Шакильский. — Что тебе сказал Адольфыч? Меня интересует последняя версия.

— То, что это заповедник, — пожал плечами Дорожкин. — Для всякой нелюди, нечисти, людей с особыми способностями. А вам разве говорил что-то иное?

— И нам говорил то же самое, — кивнул Шакильский. — Мне, по крайней мере. Дир слишком занят чтением, ему не до откровений Адольфыча.

— Это ему не до меня, — заметил Дир, — к счастью.

— Хорошо, хорошо, — поднял руки Дорожкин. — Вы меня убедили. Если это сон, надо продолжать спать. Если это коллективное сумасшествие, надо расслабиться и находить в этом определенный кайф. Или интерес. Мне Адольфыч сказал, что будет очень интересно. Пока не обманул. Кстати, он не обманывает. Он ведь просто уточняет, не так ли?

— Вот, — расплылся в улыбке Шакильский. — Я все не мог слово подобрать. Адольфыч уточняет. Точно. Уточняет. Ну так давай и мы попытаемся уточнить? Пошли, парень. Сумку свою возьми, у тебя ж там колбаска копченая? Я почуял. Не обратно же ее тащить?

Полоса проходила метров за десять до леса. Дорожкин бы не заметил ее вовсе, но Дир расставил руки, да и Шакильский поймал его за шиворот.

— Смотри.

Трава под ногами менялась, словно была отсечена невидимой линией. Там, где стоял Дорожкин, она была сухой, желтоватой, побитой заморозками. Через шаг становилась серой и как будто живой. Только не торчала вверх разнотравьем, а курчавилась, изгибалась вдоль земли.

— Граница? — недоуменно спросил Дорожкин, но Шакильский уже обогнал его и шагнул через линию. Шагнул и мгновенно и сам стал серым, и потерял в росте полметра, если не больше. И Дир шагнул вслед за ним, но не уменьшился, а как будто еще вырос и раздался в стороны, вовсе предстал великаном.

— Иди сюда, — сказал Шакильский, но его голос был глухим, словно говорил он сквозь стену.

— А сможет? — повернулся к нему Дир.

— Сможет, — кивнул Шакильский. — Должен. У него ж нет этой дряни над головой.

— Какой дряни? — спросил Дорожкин, шагнув вперед.

Ничего не изменилось, только Шакильский и Дир стали прежними, да серость вдруг оказалась за спиной, а цвет появился именно там, где теперь стоял Дорожкин. Трава стала зеленой, пусть цвет ее и отличался от цвета обычной травы, был того странного оттенка, которым могут похвастаться разве только ели, которые Дорожкин привык называть «голубыми». Да и огромные деревья, которые вздымались над головой, тоже были чуть иными.

— Расстегивайся, — посоветовал Дир. — Тут теплее, чем там.

— Как это может быть? — не понял Дорожкин. — Здесь стена, что ли? Или еще что?

— Что-то вроде стены, — кивнул Дир и посмотрел на Шакильского. — Ну и что дальше?

— Продолжим концерт, — решил Шакильский, вставил в рот два пальца и оглушительно свистнул. Откуда-то издалека донесся едва различимый свист.

— Чего ждешь? — с интересом посмотрел на Дорожкина Дир. — Садись. Видишь, два бревнышка лежат? Вот наша столовка. А на том камне мы закуску раскладываем.

В отдалении в траве и в самом деле высился плоский валун, возле которого в траве тонули два сухих бревна, причем они не были отпиленными кусками ствола, а скорее выломанными, с торцов торчала щепа.

— Вот. — Шакильский поставил на камень бутыль самогона, плюхнул пакет с солеными огурцами и мочеными яблоками. Развернул кулек с Лизкиными пирожками, примостил стопку одноразовых стаканчиков. — Что у вас?

— Брусничка и мед, — стукнул туесками Дир.

— И вот. — Дорожкин выложил колбасу, хлеб, соль и коньяк.

— Ничего себе! — присвистнул Шакильский. — Ты что, сын губернатора?

— Тракториста, — буркнул Дорожкин и покосился в чащу. — Просто мини-бар в квартире пока бесплатный. Мне кто-нибудь объяснит, что тут происходит? И как я должен дальше действовать: продолжать смотреть сон или держать руку на кнопке дурака? Кто там за деревом?

— Грон, Ска, Вэй! — крикнул Шакильский. — Идите сюда. Он вас все равно увидел.

— Вэй не пойдет, — заметил Дир, но Дорожкин уже не слушал лешего.

Кусты, раскинувшиеся под крайними соснами, зашелестели, и вниманию Дорожкина предстали две фигуры. Одна принадлежала высокому существу, обладающему абсолютно человеческим, открытым, даже изящным лицом; все остальное скрывалось под длинной зеленоватой хламидой. Другая была человеческой вся, но ее человечность казалась шутейной, игрушечной. Пухленькие красноватые щечки окружали пухленькие же губки над круглым подбородком. Из-под длинных ресниц смотрели настороженные глаза, над красноватым лбом торчала щетка непослушных волос. И все тело второго гостя было точно таким же, округлым, крепеньким, красноватым, по крайней мере, все, что не скрывалось меховой жилеткой на голое тело и короткими меховыми штанами.