— Точно — не задашь стрекача, умчавшись за пару-тройку сотен километров? — нерешительно поглаживая пальцами ремешок винчестера, всё также висящего на правом плече, уточнил Тим.
— Гав.
— Ладно, попробуем. Только ляг на землю и, прикрывая уши, плотно обхвати голову передними лапами… Молодец.
Тим, мгновенно прокрутив в голове нужные знания, задрал голову к небу, крепко зажмурил глаза и, поднеся ко рту ладони, сложенные рупором, завыл… Он выл и, стараясь не думать ни о чём постороннем, безостановочно произносил-повторял про себя — на причудливой смеси французского, английского и арабского языков — слова нехитрой молитвы: — «Аллах Всемогущий! Сделай так, чтобы все эти жёлтые исчадия Преисподней — ушли навсегда! Сделай так, молю! Аллах Всемогущий! Сделай так, чтобы все эти жёлтые исчадия Преисподней…».
Что это был за вой, призванный напугать-остановить разгневанную белую медведицу? Собственно, ничего хитрого. Так воют — в песках знойной африканской Сахары — взбесившиеся ливийские шакалы. Этому высокому искусству Тима — в своё время — научил его родной дядя, младший брат отца. А откуда сам дядюшка почерпнул это тайное знание?
Артём Белов рассказывал так:
— По правде говоря, речь идёт о самых обыкновенных пустынных волках. То есть, о «Lobo desierto», выражаясь скучным научным языком. «Ливийскими шакалами» этих мерзких животных величали — много-много лет тому назад — сугубо российские офицеры, входившие в специальный корпус ООН, стоявший стационарным лагерем на алжиро-ливийской границе… Миротворческий корпус? Не смеши меня, пожалуйста. Наоборот, насквозь секретный, боевой и тайным. Как выяснилось, и такие бывают. Большая политика, племяш, дело тонкое. А местами и откровенно-грязное. Что на регионально-деревенском уровне, что в мировом глобальном масштабе… Так вот. Наш секретный воинский корпус условно делился на две приблизительно-равные части — на европейскую и африканскую. В европейскую — кроме россиян — входили австрийцы, венгры и англичане. В африканскую — нигерийцы, марокканцы и алжирские берберы. И как-то так получилось, что мы, русские, сошлись именно с берберами. Не то, чтобы плотно сошлись, но общались охотнее всего, видимо, почувствовав некое родство душ и схожесть природных менталитетов. А мудрый генерал Фрэнк Смит, возглавлявший «ооновцев», эту взаимную национальную симпатию подметил и начал назначать в патрули-караулы берберов совместно с россиянами. Лично мне в напарники постоянно доставался Аль-Кашар — пожилой алжирец с тёмно-коричневой непроницаемой физиономией, покрытой густой сетью глубоких морщин. Он был местным жителем — родом из Чёрного ущелья, когда-то обитаемого… Чем мы занимались в патрулях-караулах? Как правило, армейский пятнистый фургон (американский аналог российского «Урала»), на рассвете останавливался на излучине узенького безымянного ручья, пересыхавшего время от времени. Мы с Аль-Кашаром вылезали из машины, тщательно проверяли амуницию, оружие и правильность настройки рации, после чего, взвалив на плечи тяжёлые рюкзаки, выходили на маршрут. То есть, весь день напролёт — настойчиво и целенаправленно — обходили склоны Чёрного ущелья, высматривая следы пребывания подлых ливийских диверсантов. Иногда следы обнаруживались, о чём я тут же по рации сообщал на Базу. Тогда в воздух поднимались боевые «Ирокезы[61]» и, изредка постреливая, начинали старательно кружить над округой. Два раза и нам с Аль-Кашаром пришлось вступать в непосредственные боестолкновения с противником. Оба раза, понятное дело, выиграли… Но чаще всего обход местности не приносил никаких неожиданных и неприятных результатов. К вечеру, сделав по дороге пять-шесть привалов в тени высоких тёмно-красных скал, мы доходили до Рыжего бархана и останавливались на ночлег, благо дров там было в достатке. Во-первых, бескрайняя полоса сухого кустарника. А, во-вторых, обгоревшие остатки щитовых бараков. Разжигали небольшой, но жаркий костерок (ночью в пустыне достаточно холодно, особенно на рассвете), ужинали нехитрой, но калорийной снедью из армейского сухого пайка, курили и вели неторопливые философские беседы, потом — по очереди — спали. А на рассвете трогались дальше, огибая недоброе Чёрное ущелье с юга… В один из таких вечеров, когда костерок успешно разгорелся, а красно-розовое неправдоподобно-большое солнце уже вплотную приблизилось к далёкой линии горизонта, Аль-Кашар, хищно оскалившись, указал рукой на юго-запад и сообщил — с непонятными интонациями в голосе: — «Лобо идут. Крысоловы пустынные…». Я, понятное дело, тут же навёл свой полевой бинокль в указанном направлении. По узкому распадку — руслу давным-давно пересохшего ручья — передвигалась (ползла, змеилась?) длинная изломанная цепочка, состоявшая из пятидесяти-шестидесяти поджарых животных… Каких конкретно животных? Больше всего они напоминали обыкновенных лесных лисиц, только на очень длинных ногах. Ну, и шерсть была не такой густой, да и хвосты не такими пышными… Окрас? Он сильно отдавал рыжиной. Но это, скорее всего, лучи заходящего солнца так подсвечивали — с элементами пустынной фантазии… Я и высказался в том же ключе, что, мол, ничего интересного — то ли лисички, то ли собачки, то ли волки низкорослые и облезлые… Но Аль-Кашар (философ доморощенный), со мной не согласился, заявив: — «У каждой медали, друг мой, как известно, имеются две стороны. Как, впрочем, и у каждой природной сущности. Вот, и с этими пустынными волками — та же история… С одной стороны, лобо очень и очень полезны. Они — лучшие ловцы бурых крыс на этом призрачном и неверном Свете. Если, к примеру, в какой-либо части пустыни развелось избыточно много гадких и прожорливых крыс, то туда — без промедлений — доставляют лобо. Иногда алжирские бедуины отправляются по пустыне (на верблюдах, естественно), за пятьсот-шестьсот километров, чтобы разжиться (за очень большие деньги), щенками пустынных волков. Крысы — это очень плохо для маленьких верблюжат и козлят, могут ночью загрызть до смерти. Лобо — безжалостно уничтожают подлых крыс, и это очень хорошо… Но голодные лобо иногда — всей стаей — по ночам нападают на беспечных и неосторожных путников. Они не брезгуют человечиной. И, что хуже всего, совершенно не боятся огня…». Естественно, что прослушав эту познавательную лекцию, я слегка забеспокоился. Из серии: — «А доживём ли мы до рассвета?». Но бербер поспешил успокоить, мол: — «Волки на нас не нападут. Интересуешься — почему? Потому, что я их сейчас прогоню. Лобо будут бежать отсюда прочь — всю ночь напролёт. Очень-очень быстро бежать. Со всех лап…». Он отошёл от костра на несколько шагов в сторону, задрал голову к небу, прикрыл глаза и, поднеся ко рту ладони, сложенные рупором, завыл… Всё вокруг наполнилось бесконечно-печальными и безгранично-тоскливыми звуками. Вой, подхваченный и многократно усиленный чутким вечерним эхом, плыл над бескрайней пустыней плотным и всепроникающим маревом. Плыл, стелился, звенел… Ливийские шакалы, словно бы получив некий тайный сигнал-команду, резко остановились и, повернув ушастые головы в сторону Рыжего бархана, застыли — абсолютно неподвижными изваяниями. Вскоре мелодия воя изменилась: к печали и тоске добавились нотки колючей ледяной тревоги, потом — отголоски вселенского неотвратимого ужаса. Лобо, развернувшись на сто восемьдесят градусов, дружно и целенаправленно рванули прочь, постепенно превращаясь в крохотные тёмно-рыжие точки… «Я, конечно, попросил Аль-Кашара и меня научить — так выть. Он и научил… Потом пригодилось мне это уменье. Причём, неоднократно. Случайно выяснилось, что воя взбесившегося ливийского шакала боятся практически все животные. И даже почище, чем лесного пожара. Или же там степного. И африканские львы, заслышав эти звуки, трусливо убегают прочь. И русские голодные волки. И дальневосточные тигры. И свирепые американские гризли… Короче говоря, племяш, перенимай, пока я добрый. Пользуйся случаем. Глядишь, и пригодится. Только учти, имеется одна странность. Если просто выть, мысленно не произнося заветной молитвы — на причудливой смеси французского, английского и арабского языков, — то ничего не получится. Лично проверял. Видимо, без древней пустынной магии здесь не обошлось…».
