— Что, в самом деле? — удивленно переспросил я. — Ах, ну да. Было. Но я почти сразу передумал.

«В предутренний час, когда языки тумана, в последний раз коснувшись черных скал, потянулись прочь от берега, белопарусный корабль возник из серой мглы. Легли на влажный песок резные доски сходен. Но не спешила взбегать на них стоящая на берегу прекрасная эльфийка, и взор ее, полный печали, направлен был прочь от пенных волн — к зеленым холмам, откуда ждала она стука подкованных копыт».

Так бы начал свою речь старый зануда Вальери, если бы вдруг воспылал желанием сделать из этой истории одну из своих заунывных баллад. Только… если у него когда-нибудь возникнет подобное желание, я в труху сотрусь, но добьюсь королевского указа, запрещающего ему даже ногтем касаться этой темы!

Ведь все происходило совсем не так!

Ниэль возник на горизонте вскоре после рассвета — и в первый миг даже я приняла его за очередное белое облачко, лениво ползущее вдоль горизонта. Затем облачко стало чуть больше, и под лепестками парусов стала видна черточка корпуса.

Мы сидели молча — я и Крис. Вокруг раздавались крики чаек, мерный грохот прибоя, шуршание пальмовых листьев и шорох пересыпаемого бризом песка — а мы молчали… потому что одни слова были уже сказаны, а другие — уже не нужны.

— Иллика…

— Не надо, — тихо попросила я. — Пожалуйста, не надо.

— Ты все еще обижаешься на меня? — спросил Крис, зачерпывая горсть песка. Он выставил кулак перед собой, чуть разжал — и струйка песка с шипением просыпалась вниз.

— Нет. Не обижаюсь, — и, уловив недоверчивый прищур серых глаз, добавила: — Сейчас — нет.

Я говорила правду — обида и боль уже ушли, оставив на память о себе лишь светлую печаль… Вот с ней мне придется жить еще долго… с ней и с воспоминаниями.

— Вы, люди, очень странные создания, — медленно произнесла я. — Мы изучаем вас уже десятки веков — и все равно никак не можем привыкнуть к вашей чуждости, инности. И каждый раз, когда мы решаем, что уже почти постигли сущность вашего загадочного племени, вы преподносите нам очередной сюрприз.

— Это ты к чему?

— К тому, — улыбнулась я, — что мой учитель никак не мог понять, почему в летописях люди так часто говорят «нет», когда кто-нибудь из Перворожденных зовет их за собой, на Авалон. Ведь те из людей, с кем доводилось общаться ему, были готовы на все, чтобы ухватиться за один лишь призрачный шанс получить подобное приглашение. Недавно ему показалось, что ответ найден — он решил, что в прежние времена люди просто слишком боялись неведомого, что они слишком привыкли ожидать подвоха от неведомых им сил.

— Попросту говоря, они трусили, — Крис наклонился за очередной горстью песка. — Забавно.

— Он очень мудр, мой учитель, — вздохнула я. — Но я встретила тебя… и позвала. А ты не идешь — хотя и не боишься ничего на свете.

— Ну почему же, — возразил человек. — Не так уж мало на свете вещей, которых я боюсь… но все же твой учитель не прав. И он говорил не с теми людьми.

— Он говорил с множеством людей. Статистика…

— Обычно не стоит бумаги, на которой напечатана. Подумай сама — кого может позвать за собой эльф? Какого человека?

— Того, которого он полюбит, — тихо отозвалась я полминуты спустя.

— Да, — кивнул Крис. — А таких людей… как песчинок в моей руке…

Вскочив, он широко замахнулся — и крохотные белые зернышки весело пробарабанили по склону соседней дюны.

— Как думаешь, — тихо спросил он, — захоти кто иной вот так же взять горсть песка с этого берега — велик ли шанс, что ему попадется хотя бы одна из них?

— Нелюбимая тобой статистика, — улыбнулась я, — оценивает подобный шанс как пренебрежимо малый.

— Видишь…

— Сядь, — попросила я.

— Нет, — качнул головой Крис, вглядываясь в приближающийся ниэль. — Они уже ложатся в дрейф… сейчас вышлют шлюпку. Красивый корабль, — неожиданно добавил он. — Хотел бы я когда-нибудь сплавать на нем.

Замерший бортом к берегу ниэль был и вправду прекрасен — с его четким волнистым силуэтом взлетающего лебедя, изогнутыми, словно под порывом ветра, веточками-мачтами и призрачным струящимся ореолом вокруг — следом рассеивающегося заклинания «попутного ветра». Наверняка мои сородичи уже отчетливо различали нас — но в тот момент, когда я, вскочив, что было сил прижалась к груди того, кто был мне сейчас дороже всего на свете… В этот долгий миг в мире остались только он и я — и ничего больше!

— Крис… останься со мной.

— В том-то и проблема, зеленоглазка, — грустно прошептал человек. — Только оставшись здесь, я могу уйти с тобой таким, какой я сейчас… таким, каким ты любишь меня. Иного выхода нет. Даже ваша магия не может остановить время… лишь обмануть… но за любой обман рано или поздно все равно приходится платить.

— Но ведь мы могли б попытаться, — чуть отстранившись, я вгляделась в его лицо, ища не ответ — я и так знала, каким он будет! — а просто желая в последний раз запомнить, впитать в себя его черты.

— Только не я, — отозвался Крис. — Жизнь научила меня не верить в сказки со счастливым концом. А для того, чтобы чудо свершилось, творящий должен верить в него. Верить — а не пытаться!

— Крис…

— Иллика… Иль… любимая… Его руки соскользнули с моих плеч, и я торопливо отступила на шаг. Не хочу, чтобы он почувствовал мою боль — довольно и того, что я знаю о его рвущемся сердце.

— Иди, — прозвенел, казалось, сам воздух между нами. — Хейя валъди, миа-леройя. Они уже вошли в полосу прибоя. Иди… и не оглядывайся.

— Хейя вальди, май-лари.

— Та-айо. Прощай.

— Неправильное слово. Правильнее будет — ар-рика.

Не думаю, чтобы он понял — ар-рика хоть и переводится на большинство людских языков так же, как и ма-айо, словом «прощай», но на самом деле несет в себе совсем иной смысловой оттенок. Это вовсе не окончательное прощание, а прощание-с-прошлым — а то, что оно ставит частицу отрицания в руне «будущей встречи», означает лишь то, что встреча эта не предопределена — как и все грядущее.

Но верить и ждать она вовсе не запрещает.

Я стояла у борта и смотрела вдаль — а стоящий у самой кромки прибоя человек точно так же вглядывался в растворяющийся на горизонте корабль. Он стоял долго, очень долго, ибо ему мало было того, что корабль пропал из виду. Он опасался куда более острого взора.

И лишь несколько долгих часов спустя он, наконец, решился и, достав из кармана рубашки крохотную зеленую безделушку на тонкой серебряной цепочке, зажал ее в кулаке и — точь-в-точь как давешнюю горсть песка! — широко замахнувшись, швырнул прямо в пасть набегающего прибоя. Затем развернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь.

Наивный! Неужели он и впрямь решил, что весь мой дар был заключен в этих трех лепестках?

Нить, протянувшуюся меж нами, уже нельзя было рассечь — и когда он, вскарабкавшись на вершину дюны, все же обернулся к океану, нить эта донесла до меня слова, которые сорвались с его губ… слова, которыми и заканчиваются многие людские баллады об Авалоне. Людские — но не те, что слагал старый зануда Вальери!

— …на те холмы, в туманную даль.

— А я тебе говорю, парень, что ты мне не нравишься!

Голос маячившего перед моим столиком здоровяка я слышал плохо — ему мешал издаваемый стаканами шум. Нет, не дребезжание — сами стаканчики, все двадцать три штуки, нет, двадцать четыре штуки — ровным рядком выстроились на столешнице, весело подмигивая мне кругляшами перевернутых донышек. Шумели они непосредственно у меня в голове, и шум этот упорно складывался в крики чаек, мерный грохот прибоя, шуршание пальмовых листьев и шорох пересыпаемого бризом песка.

— Крис…

Так, это еще хуже! Я попытался было поднять руку, чтобы привлечь внимание местного… ик… и поведать ему о печальной судьбе… ик… двадцати четырех стеклянных братцев, тоскующих по своему двадцать пятому близнецу, — но вместо этого едва не приложился лбом о неровно обструганную доску.