– Молчать! – взвыл епископ. – Всем людям и тварям – молчать! Если, понятное дело, жизнь дорога…. Микаэль, мой брат по Вере! Где ты?

– Я здесь! – от толпы зрителей незамедлительно отделился рыженький монах-премонстрант.

– Что ты можешь поведать Высокому суду про еретика Клааса?

– Многое, отче.

– Рассказывай!

Брат Микаэль принялся – бодро и с явным удовольствием – трепать языком. То есть, описывать следующую ситуацию. Мол, он с товарищами прибыл в Дамме совсем недавно. Естественно, с самой благой целью – осчастливить добрых горожан и горожанок заветными индульгенциями. Причём, самыми настоящими, чудодейственными и относительно недорогими. То бишь, конкурентоспособными…. А потом их внимание привлекла семья угольщика. Мол, и сам Клаас – тот ещё деятель. Неунывающий такой, всё смеётся и шутит. И жена его – Сооткин – какая-то странная. Не сплетничает. Ни с кем не ругается. Сохнущего на верёвках белья у соседей не ворует. Когда курицу режет, то обязательно плачет. Не порядок…. А их дочка Нель? Вообще, исчадье Ада, судя по всему. Скоро семнадцать лет исполнится, а до сих пор – девица девственная. С парнями практически не хороводится. Да и честным прохожим, даже когда никого нет поблизости, лапать себя не даёт. Чудачка мечтательная, одним словом. Мечтательная и подозрительная…

– Хм-м, эге, – довольно хмыкнула Неле и с законной гордостью посмотрела на Макарова, мол: – «Оценил, здоровяк пузатый, какое сокровище тебе, увальню, досталось? То-то же…».

– Вчера поздним вечером означенная Нель отправилась за городскую стену, – продолжил рассказ рыжеволосый премонстрант. – Согласитесь, что это очень подозрительно. Непорочная девица, на ночь глядя, покидает город? Зачем? Конечно же для того, что предаться противоестественному соитию с Дьяволом…. Мы с братьями по Вере решили проследить за дочерью угольщика. Тайком подобрались к городской стене и, дождавшись рассвета, вышли на берег канала Dammse Vaart.

– Что же вы там увидели, уважаемые премонстранты? – картинно всплеснув ладонями, спросил секретарь суда. – Неужели – соитие? С самим Дьяволом, я имею в виду?

– Очень похоже на то, – доставая из холщового мешка различные предметы, слегка засмущался монах. – Нет, Дьявола мы не лицезрели. Но его присутствие, бесспорно, ощущалось…. На берегу горел яркий костёр. Остро пахло серой…

– Какой ещё серой? – шёпотом возмутилась Неле. – Ночная прохлада. Свежая-свежая такая. Дымком от костра немного попахивало. Совсем чуть-чуть. Не более того…. Сера? Может, это из его лопоухих и давно немытых ушей исходил упомянутый аромат?

– Не отвлекайся, моё нежное сердечко, – посоветовал Макаров. – Похоже, что именно сейчас мы и услышим нечто важное. То, ради чего и был организован весь этот дурацкий сыр-бор.

– Сразу стало понятно, что подлая Нель занималась запрещённым гаданьем, – объявил рыженький премонстрант. – Около костра мои спутники нашли маленькую тряпичную куклу, изображавшую Святую Екатерину Александрийскую. Ещё – серебряную чашу, заполненную свежим пеплом. И много-много венков, сплетённых из полевых цветов. Сплетённых – по языческим правилам. Вот, смотрите. Все улики доставлены…

– Где же сама девица?

– Сбежала. Оказалась ведьмой.

– Расскажи, брат Микаэль, поподробней, – заинтересовался Тительман. – Как оно всё было?

– Обыкновенно. Устроили означенной дочери обвиняемого Клааса испытание водой. Бросили в канал. А она переплыла на его другую сторону, выбралась на берег и убежала. Так всё и было. Господом нашим клянусь…

– Ничего не понимаю, – прошептала Неле. – Почему не разверзлись Небеса? Почему всемогущий и справедливый Бог не поразил этого подлого лгуна молнией?

– Может, Господь просто отдыхает? – предположил Леонид. – Притомился от трудов праведных, да и дрыхнет себе на мохнатом облаке? Например, вон на том?

– Это ты, Ламме, так шутишь?

– Точно. Шучу. Я всегда шучу. Впрочем, в каждой по-настоящему хорошей шутке присутствует только доля шутки.

– Интересно, а что будет, если я – прямо сейчас – выйду к судейскому помосту? – задумалась девушка. – Мол, так и так. Врёт всё гадкий и скользкий монах…

– Врёт? Ну-ну…. Он же сказал, что ты выплыла. Верно, ведь?

– Верно.

– А тут и ты, как раз, появляешься. Живая и здоровая. Мол, действительно, не утонула. Причём, даже волосы постригла и переоделась – по неизвестной надобности – в мальчишескую одежду…. То-то инквизиторы обрадуются такому повороту. Тут же дружно, оттесняя друг друга плечами, защёлкают кресалами, разжигая костёр…. Есть возражения?

– Нет. Ты, Ламме, прав.

– Что, брат Микаэль, можешь ещё сообщить Высокому суду? – важно откашлявшись, поинтересовался бургомистр.

– Прежде, чем убежать, богопротивная Нель вела – с противоположного берега канала – запретные речи.

– Какие именно?

– Извините, но не могу повторить, – якобы смущённо потупился монах. – Язык не поворачивается.

– А ты, брат по Вере, попробуй, – елейным голоском попросил коронный судья. – Вдруг, да и получится?

– Хорошо, попробую…. Подлая девица ругала последними словами Господа нашего и всех Святых апостолов его…

– Врёшь всё, пёс рыжий! – закричала Сооткин. – Глаза бесстыжие! Моя дочка и ругаться-то не умеет. Она – сама кротость…. Господь покарает тебя, лгун в кружевной рубахе! А мой муж никогда не давал приюта еретикам, не прятал у себя Лютеровых писаний, никогда об упомянутых писаниях не говорил и, вообще, не совершал ничего дурного.

– Молчать! – ни на шутку разгневался Тительман. – Стража, взять эту женщину! Заткнуть ей рот! Продолжай, брат Микаэль. Продолжай.

– Вот, я и говорю, что ругалась последними словами. А ещё и угрожала нам. Мол, нажалуется отцу, который, якобы, является могущественным чародеем и даже якшается с самой Чёрной колдуньей. Клянусь спасеньем моей Души, свидетельствую и удостоверяю, что говорю чистую правду.

– Чушь и бред горячечный! – возмутился Клаас. – Никогда не слышал ничего глупее. Я – могущественный чародей?

– Ты, – мрачно улыбнулся Тительман. – Я сразу это понял. По твоим самодовольным глазам. Ну, нет там ни покорности, ни благолепия. Ни единого следочка…

Инквизиторы, коронный судья и бургомистр принялись шептаться-совещаться.

– Костер ли, веревка ли. Какая разница? – тихонько перешептывались зрители. – Всё едино – смерть…

Где-то рядом жалобно заплакала женщина, негромко, но сочно ругнулся мужчина.

Через несколько минут снова зазвучал городской колокол. Позвенел-позвенел да и замолк.

– Сейчас будет объявлен справедливый и окончательный приговор, – объявил секретарь суда, после чего обратился к обвиняемому: – Хочешь, угольщик, сказать что-нибудь?

– Я трудился без устали, но зарабатывал мало. Я был добр к беднякам и приветлив со всеми. Но от судьбы, видимо, не уйти, – ответил Клаас. – Моё тело принадлежит королю Филиппу, а совесть – Иисусу Христу.

– Хорошо сказано, – усмехнулся коронный судья. – Умнеешь, негодяй, прямо на глазах. Только, извини, слишком поздно. Завтра, после восхода солнца, ты будешь сожжён. Как подлый чародей, породивший злую ведьму Нель…

– Нет! Не позволю! Не отпущу! – закричала Сооткин, но тут же, получив от широкоплечего стражника увесистую оплеуху, замолчала.

– Не отпустишь? – изумился Тительман. – То есть, так сильно любишь собственного муженька?

– Больше жизни…

– Ловлю на слове. Значит, ты готова добровольно взойти на костёр вместе с супругом?

– Молчи, Сооткин. – попросил угольщик. – Молчи.

– Говори, женщина!

– Я готова. Добровольно.

– Вот, всё и сладилось, – искренне обрадовался епископ. – Готовьте ещё одни кандалы. Кому нужна ещё одна нищенка-попрошайка? Правильно, никому…. Этих двоих казнить. А всё-всё имущество угольщика – после сожжения тел – конфисковать и разделить. Одна половина отойдёт в королевскую казну. Другая же достанется честным монахам-премонстрантам. Да, будет так. Аминь…