1894 ДЕВУШКАМ В свои атласные курме Нарядитесь, девушки. Пока веселье на уме, Веселитесь, девушки. Не возвратить счастливых дней, — Блаженством юности своей Насладитесь, девушки. Кто сам не пляшет, не поет — Смеющихся не признает, — Не скучайте, девушки, Жизнь, драгоценная пройдет, Так и знайте, девушки. Свои атласные курме Надевайте, девушки, Пока наряды на уме, Щеголяйте, девушки. Пока прекрасны ваши дни, Расцветайте, девушки, Не возвратятся вновь они, Так и знайте, девушки. Цветите, как цветы цветут, И влюбляйтесь, девушки. Дни наслаждения пройдут — Наслаивайтесь, девушки. Играйте, пойте, смейтесь вы И гуляйте, девушки. На старость не надейтесь вы, Так и знайте, девушки! 1897 В ИЗГНАНИИ В руки дали топор тупой И погнали глухой тропой. Я тогда себе прошептал: «Приготовься, твой час настал. Получай в затылок свинец, Обретай покой, наконец. До могилы ведет тропа…» Но — другою была судьба. Огляделся — народ вокруг, Сотни крепких надежных рук, Все — на каторге, все — друзья, Обездоленные, как и я. Вон казах, татарин, узбек, Вон киргиз и русский, гляди! — Всех загнали в кромешный снег, И у всех страданье в груди. Я на родине правду пел, Отхлестать кабанов успел, Но манапы сказали: ложь! Оплевали песню мою, Оковали песню мою, Где управу на них найдешь? Бесконечен каторги срок, И рассудок мой изнемог. Пыль покрыла мое лицо, Пыль изгнания, пыль дорог. Далеко дорогой аил. Дома жаворонком я был. Мой народ, ты помнишь меня Или, может, уже забыл? Слыл на родине соловьем, Разливал я песни рекой, А теперь — погребен живьем — Пни корчую в тайге глухой. Провожу в молчании дни, Провожу в страдании дни. Мой народ, вспоминай меня, Провожу в изгнании дни. Ворочусь ли живым домой? О, как бдителен тут конвой! Я обдумываю побег, Но в упор глядит часовой. Вековые ели рублю, Еле-еле я их валю, Обессилел уже вконец, И в руках и в ногах — свинец. Сколько сил осталось в груди? Сколько лет я в этом лесу? Сколько мук еще впереди? Сколько горя перенесу? Тяжкий труд меня истощил, Доконала меня ходьба… Возвращусь ли когда в аил? Что еще скрывает судьба?… Но в унынье дальних дорог Песни гор я в душе сберег… И надумал сладить комуз — Без комуза я жить не мог. Пусть крута и лиха стезя — Без комуза певцу нельзя, Топором его мастерил, Помогали мои друзья. Раздобыли струны они, Три струны певцу принесли, И теперь коротаю дни С горной песней, от гор вдали. Из доски смастерил комуз, Вырезал его по ночам… Конвоиры глядят, боюсь, Не понять меня палачам. Как смогу я им объяснить, Что не петь нельзя соловью? Истончается жизни пить, Если долго я не пою. Мой комуз топором долблен, Не комуз — сырая доска. Но играю, в песню влюблен, И бежит от меня тоска! Мой комуз усталых бодрит, Он надежду сердцам дарит. Мой язык понятен не всем, Но комуз — с любым говорит! Сколько разных тут языков! Всех пешком пригнали в тайгу, Все влачат железо оков, Не могу смотреть, не могу!.. Развлекаю друзей игрой, Незаметно приходит ночь. Конвоиры и те, порой, Мой комуз послушать не прочь. Но теперь я о том пою, Что постиг в холодном краю. О мученьях простых людей Подобает петь соловью. Путь изгнанников крут и слеп, Он бесправен, жесток, нелеп. Умираем с голоду мы, Так уж скуден каторжный хлеб! В снег лицом повалился друг, Доконал непосильный труд. Это горе поймет лишь тот, Кто закапывал мерзлый труп. Я от смерти на волоске, Истомился в снежной тоске, Истощился и — сам не свой — Все мечтаю я о куске… В муках каторги стынет кровь. Молодые ушли года. Неужели родимый кров Не увижу я никогда? Но играет верный комуз, Отлегает от сердца груз, Улыбаются мне друзья — По душе им песня моя. А начальнику донесли, Что над снегом песня парит, Что с людьми из любой земли Мой комуз легко говорит… И начальник средь бела дня, Чертыхаясь и всех кляня, — Размозжил о камни комуз, В одиночку бросил меня. Только песню не растоптал, Песня вьется врагам в укор. В муках каторги старым стал Соловей поднебесных гор. |
