От соседки отчётливо несло валокордином, его не мог перебить даже стойкий запах табака.

У бедной женщины тряслись губы, сигарета прыгала в пальцах, словно живая. То заламывая руки, то бессильно комкая концы пушистой шали, Аврора Францевна порывалась что-то сказать, но только смотрела на Машу больными невыспавшимися глазами и молчала.

Когда я подошел, соседка вскинулась, метнулась наперерез — словно я собирался дать стрекача.

— Вы же позаботитесь о ней, правда?

Я хотел напомнить, что речь идёт не о канарейке, которую надо вовремя кормить и подливать водички в поилку… Но сдержался. До недавних пор Аврора Францевна не слишком хорошо представляла себе, что это значит: быть матерью такого самостоятельного и инициативного чада, как Маша. И сейчас испытывала одно потрясение за другим.

Несколько дней назад, вернувшись с работы, она нашла дочку сладко спящей в собачьей будке, под бдительным оком самого Рамзеса.

Как потом выяснилось, девочка вернулась домой ранним утром, и никого не застав — ни Антигоны, которой должна была передать моё послание, ни своей приёмной матери — заползла в собачью будку и отключилась.

Её можно понять: детская психика, хотя и очень гибкая, всё же нуждалась в перезагрузке.

И вот теперь — новая напасть.

Маша должна отправиться с нами, на поиски Шамана.

После того, как я, освободившись от сети, убедился, что паршивец сбежал, первым делом надо было решать, что делать со всем тем бедламом, что творился в заброшенной психбольнице. Или, как его называла Маша, «интернате».

Не придумав ничего лучше, я позвонил Котову.

В конце концов то, что между нами пробежала внушительных размеров чёрная кошка, ещё не значило, что майор уклонится от выполнения непосредственных обязанностей.

Так и случилось.

Котов, прибыв на место преступления — ибо, со стороны Шамана, это и было ни что иное, как преступление против человечества, — взял бедлам в свои крепкие солдатские руки и организовал его в полный и окончательный порядок.

Мешки с детскими трупами впечатлили майора настолько сильно, что он чуть не пристрелил меня — просто чтобы сбросить пар, выместить ярость хоть на ком-нибудь.

Когда же он добрался до Платона Федоровича, то к счастью, немного поостыл, так что горе-учёного просто запихали в глухой воронок и увезли — для дальнейшего разбирательства.

Мишку нашли.

Аврора Францевна, спешно вызванная из своего НИИ на место преступления, опознала его в одном из детей в чёрных мешках…

Соседка настаивала на том, чтобы ничего не говорить Маше, но Алекс её переубедил.

Чувство вины — штука страшная, — сказал он зарёванной соседке, судорожно глотающей воду на нашей кухне. — Вам будет казаться, что именно вы помогли Шаману выйти на этих одарённых детей, тем самым обрекая их на страшную участь. Но на то мы и живые люди. Было б гораздо страшнее, если б мы не ощущали ничего. А кроме того, вину можно искупить, — и шеф быстренько изложил свой план по поимке Шамана…

Краеугольным моментом этого плана была способность Маши находить искомое по карте.

— Это манипуляция, — сказал я. — Вы хотите, чтобы девочка помогла вам отыскать Шамана, и давите на Аврору Францевну, чтобы та отпустила Машу.

— Ты сам предложил использовать её дар при поиске заложников, — ровно сказал шеф.

— Да, но это было здесь, в городе, — возможно, именно во время этого спора вышеупомянутая чёрная кошка и провела меж нами окончательную черту… — А брать девочку в опасное путешествие, из которого, с высокой долей вероятности, никто не вернётся — это тоже преступление.

— Подумайте вот о чём, поручик, — медленно, с расстановкой сказал шеф. — Если Маши с нами не будет, с высокой долей вероятности мы не найдём Шамана вообще. С девочкой у нас есть хоть какой-то шанс.

— Цель оправдывает средства, да? — я ожесточался всё больше. — Вы не намерены считаться с потерями, для вас главное — поймать преступника. А то, что при этом страдают другие люди — вам всё равно.

— Ты на что это намекаешь, кадет?.. — подступив ко мне вплотную, Алекс уставился в мои глаза. Как змея, которая гипнотизирует кролика.

— Вы прекрасно осведомлены о моих чувствах, — выдавил я сквозь зубы. — Может, сами сделаете выводы?

Несмотря на разногласия, наша с ним связь, возникшая после второй метки, крепла день ото дня.

Особенно, когда мы были рядом, в непосредственной близости друг от друга.

— Считаешь, это я виноват в том, что ты стал стригоем, — он не спрашивал. Это было излишне.

— Я считаю, что не стоит втягивать в наши разборки маленькую девочку.

И всё-таки я не осмелился признать очевидное.

Да. В том, что со мной случилось, я винил Алекса.

Нет, не так.

Я СОГЛАСЕН быть кем угодно. Хоть чёртом лысым, хоть чучелом огородным.

Ручным стригоем.

Главное, чтобы он не делал вид, что ТАК И НАДО. Чтобы не воспринимал всё, как должное.

Иными словами, я хотел уважения, чёрт побери. Отношения к себе, как к равному, как к партнёру.

А не как к мальчику для битья, которого можно кинуть на камни для отвлечения внимания — например, больного на всю голову вивисектора. И преспокойно заниматься своими делами.

Но этого я ему не сказал — у меня просто не хватило духу.

Побоялся, что Алекс не воспримет меня всерьёз. Просто рассмеётся, снисходительно похлопает по плечу, а потом популярно объяснит, что пропасть между ним, Вечным, заслужившим эту привилегию и обязанность своим трудом, своим талантом, своим горячим, как сверхновая, даром, и мной, умертвием, нежитью, вурдалаком недоделанным — НЕПРЕОДОЛИМА.

Мы просто не можем быть равными.

Никогда.

Осознание того, что большинство аргументов — плод моего воспалённого самолюбия, ничего не менял. Для меня, по крайней мере.

Я всё равно думал, что подвергать ребёнка опасностям долгого пути — верх безответственности.

— Чур, я на переднем!

Увидев наш новый транспорт, Маша запрыгала на одной ножке.

— Для тебя прикрутили детское сиденье в багажнике, — презрительно процедила Суламифь, даже не взглянув на девочку.

— Дядя Саша, это правда? — на ребёнка было жалко смотреть. Глаза на мокром месте, помпон на шапке трясётся так, словно у него эпилептический припадок.

— Конечно нет, звезда моя, — Алекс добро улыбнулся и покровительственно положил руку девочке на плечо.

— Детское сиденье находится в салоне, у самого окошка. Тебе будет отлично всё видно.

— Но я уже взрослая! Мне почти девять!..

Суламифь презрительно фыркнула.

Обращайся, когда исполнится лет двести, — читалось в её серебряных, как зеркальная амальгама, глазах.

Как по мне — вели они себя совершенно одинаково.

Впрочем, для дурного настроения Суламифь были свои причины: когда стригойка заявила, что едет со мной — я воспротивился. Во-первых, и в главных, из-за Маши. У девочек не заладилось с самого начала, и провести вечность, слушая перепалку двух острых на язык барышень… Я вас умоляю.

Во-вторых, и в честных, я просто ДО СМЕРТИ устал от опеки. Неизменное присутствие стригойки за левым плечом начинало меня раздражать.

Хорошо, что ты не успел жениться, поручик, — голос шефа так и сочился сарказмом, но я всё равно улыбнулся.

Как всегда, Алекс бил не в бровь, а в глаз.

В первый миг, когда отливающий тусклым вороным блеском Аурус, словно бронированный кит, зарулил на нашу дорожку, меня охватила оторопь.

Такая махина? Автобус? Серьёзно?..

А как же скорость, незаметность, мобильность?

С другой стороны, в дороге мы проведём чёрт знает, сколько времени…

А с нами ребёнок, очень пожилой ящер и собака.

В том, брать ли с собой Рамзеса, на кандидатуре которого настаивала Маша, сомневался даже Алекс.

Как ни странно, за пса вступился Гоплит.

— Вы никогда не задумывались, почему Рамзес очень умён? — спросил он, наблюдая в окно, как во дворе, на ковре из желтых листьев, тренируются его бойцы.

— Собаки вообще… отличаются умом и сообразительностью, — пожала плечиками Антигона.