Иеромонах Пафнутий, свалился с обрыва и сломал шею. Никто не удивился: он шел поздним вечером, по узкой тропинке, оступился. Расследования, конечно, никакого не было.

Потом был инок Лаврентий — утоп в озере. Ловил рыбу, задремал, свалился с лодки и утонул.

Отец Онуфрий помолчал, собираясь с мыслями. Мы ему не мешали.

— Следующая смерть произошла уже при мне… — проговорил он и прикусил нижнюю губу. Словно подавляя желание хорошенько выругаться. — Трудник Павел Скуратов замёрз в погребе.

— Замёрз? — переспросил Алекс.

— В миру Павлуша был наркоманом. К нам пришел сам, своей волей. Хотел избавиться от пагубы… Но тогда он сорвался. Наркотиков в ските не найти, сами понимаете, так он скрутил крышку с бачка с бензином, ну и… надышался. Зимой дело было. Мы и решили… Согрешил парнишка, а потом хотел спрятаться — пока дурь не выйдет. Уснул в холодном порубе, да и замёрз до смерти. А вот сейчас я и думаю: не было греха на Павле. Его злодей уморил, и бензином натёр — чтобы мы нехорошее подумали.

— А четвёртый? — тихо спросил я.

— Вообще из ряда вон, — дёрнул бородой бывший сержант. — Архимандрит Филарет был гостем. С Большой земли человек, из Московской епархии… Что-то с лёгкими у него было, врачи прописали свежий воздух. Гостил без малого неделю, а как-то утром его нашли в собственной постели, мёртвого. Ну, мы сообщили по инстанции, его забрали свои. Нам потом написали: помер от асфиксии, в лёгких была вода…

Алекс задумчиво кивнул.

— Насчёт Филарета я до сих пор не уверен, — добавил отец Онуфрий. — Архимандрит был нездоров. Но…

— Вы правы, — согласился Алекс. — Всегда есть какое-то «но».

Я всё ждал, когда Алекс заговорил про Лихо: ведь настоятель прекрасно о нём знал, даже собирался отвести нас к тому месту, где, по предположениям, Лихо вырвалось на свободу… Но потом вспомнил, что всё это было в моей «временной петле».

Вякать я по этому поводу не собирался: надо будет — шеф сам всё скажет.

Крик прорезал ночную тьму неожиданно. Крик был мужской, и звучал страшно и яростно. Он прокатился над обителью, заметался в верхушках сосен, рассыпался дробью за стенами и наконец стих.

Я уже мчался к воротам. Те были заперты. Не глядя перемахнув высокий тын, я бросился к берегу озера. Крики продолжались, и я ориентировался на них.

Бежал, не разбирая дороги. Пересёк тропинку — она белела среди тёмной мокрой травы, как узкая змейка. Углубился в лес, прыгая через корни, кусты, перемахивая канавы, инстинктивно выбирая путь таким образом, чтобы не натыкаться на стволы деревьев.

Бег силы, — называл такое явление Карлос Кастанеда. Признаться, я даже не думал, что испытаю удовольствие. Я чувствовал себя почти всемогущим. Я слился с природой, с лесом, я заранее знал о препятствиях и с лёгкостью их преодолевал.

Единственное, что мешало насладиться бегом в полной мере, это мысль о том, что где-то поблизости страдает живое существо… Чтобы не впасть в эйфорию окончательно, я старался держать в памяти этот крик и не забывать, зачем я собственно, это делаю.

Ноги вынесли к краю обрыва, под которым светлела коса небольшого пляжа. На пляже горел большой костёр, а вокруг… У меня спёрло дыхание.

Вокруг кривлялись, отплясывали, корчились в судорогах похоти и кричали… Черти.

Искривлённые фигуры в лохмах рваных тряпок, рогатые головы, крысиные голые хвостики, копытца и пятачки. Было их около дюжины.

Как такое может быть? — я не верил своим глазам. — Валаам, святой остров, окруженный защитными плетениями монахов. Да я сам чуть не сгорел, впервые ступив на его землю. По идее, выходцы из преисподней должны вспыхивать свечками ещё на подходе, метров за сто от береговой линии… И уж никак не устраивать пикники с богомерзкими плясками и свальным грехом!

Не верь глазам, — подсказал рассудок. — Верь носу своему.

И я зажмурился. Для верности прикрыл веки ладонями, а большими пальцами заткнул уши. Итак, что мы имеем?

Вонь дешевой сивухи — кажется, портвейн и самогон. Ну и смесь! Потом запах горелого мяса, специй, уксуса… Жарили шашлыки, да не уследили. Половина сгорела в угольки. Плотный дух ганджи — его я не спутаю никогда и нигде, нанюхался ещё в Сирии. И над всем этим — тонкий знакомый запашок… Я повел носом по ветру.

Точно! Так пахло в Ненарадовке, когда люди стояли и молча смотрели, как огонь приближается к их жилью…

Возможно, так пахнет безумие, — мельком подумал я и принялся спускаться по склону.

Сухая глина крошилась и осыпалась из-под ног, неприятно забиваясь в башмаки. Кусты чуть слышно шуршали — всё-таки я не Чингачгук, и не Гришка-оборотень, чтобы двигаться беззвучно, словно тень бесплотная.

Это были подростки. В самодельных костюмах чертей — с нашитыми на джинсы и майки лентами, в резиновых рогатых масках и с хвостами из пеньки.

Господи! Какое это было облегчение. Значит, я не сошел с ума… Я боялся, что выходцы из преисподней мне просто приглючились вследствии мозгового коллапса и не по разуму развитого воображения.

Или, что гораздо страшнее: силы тьмы по-настоящему вырвались на свободу и отплясывают на том месте, где было схоронено древнее зло.

Надо бы, кстати, поинтересоваться у сержанта, где это место всё-таки расположено…

Какая нелёгкая принесла деток на Валаам, под нос к православным монахам — это другой вопрос. В принципе, подростки всегда бунтуют. Против любой системы, против самих себя… Украсть пару лодок, затариться бухлом и готовыми шашлыками из супермаркета — раз плюнуть. А устроить сатанинскую оргию на святом острове — да это же так круто! Можно будет внукам потом рассказывать… Если не посадят, конечно.

Осквернение святынь — подсудное дело, и если недорослям больше шестнадцати — плачет по ним колония…

Нет, я не собирался вылетать на пляж, призывать к порядку расшалившихся детишек, пугая настоящими клыками и нечеловеческой силой. Я просто хотел разобраться.

Не давал покоя этот запах, словно бы горелых тряпок или даже живых тканей… Как мокнущий ожог — этого добра я в своё время тоже в армии навидался.

Присев за пучком осоки, я пригляделся к подросткам. Вокруг костра прыгали человек восемь: у каждого в руке по бутылке, глаза безумные, рты распялены в крике. Они же не думают, что их никто не слышит? Возможно, сюда уже направляется отряд строгих дяденек в рясах из самой Валаамской обители… Скрутят детишек, посадят на пароход, да и сдадут чертей в полицию, всем скопом и гамузом.

Услышав возню, я отвлёкся от плясок у костра, поморгал, прогоняя зайчики в глазах, и присмотрелся к ближайшему камушку. На нём совокуплялись. Сверху был явно парень — он двигался в характерном ритме. Под ним угадывалась девушка. Оба были без масок, волосы одинаково растрёпаны, так что не поймёшь, где кто, но вот лица меня насторожили: на них не отражалось ровно никаких чувств.

Будто подростки совершенно не осознают, чем они тут заняты. Тело девушки под парнем дёргалось, её спине явно должно быть больно на жестком камне, но — ничего. Глаза у них были такие же пустые, как у сельчан в Ненарадовке.

Я судорожно сжал подарок ведьмы Настасьи — мешочек-оберег. Испугался: а вдруг я опять в петле? И стоит закрыть глаза, я окажусь в своей кровати, разбуженный Антигоной?..

Но нет. Прошло минуты три, а ничего не исчезло, не изменилось. Черти продолжали визжать и прыгать, от костра в стылый воздух взметались яркие искры…

Надо это остановить, — подумал я. — Но как? Как сделать так, чтобы ребят реально проняло? А главное, чтобы их отпустило безумие.

Обычный алкоголь здесь ни при чём, — понял я, понаблюдав за скачущими вокруг костра. — Они его больше проливают, чем пьют…

На вид подросткам было не больше пятнадцати-четырнадцати.

Был бы здесь батюшка-сержант, пресёк бы безобразие молитвой. Алекс мог сказать ману. А я? Что могу сделать я?

Обойдя костёр по широкой дуге, я нашел на берегу две лодки. Вёсла валялись здесь же, на дне, и между прочим, одна из лодок уже почти отвязалась…