— Да что ж такое?.. — Алекс встал в полный рост. — Где староста? — взревел он. — Почему не тушат?

Катер ткнулся в причал, я выскочил, принял конец, брошенный отцом Онуфрием, накинул на колышек… Эти простые действия помогли сосредоточится.

Что-то здесь было не так. Отправляясь на остров, мы оставляли нормальную деревню с вполне вменяемыми жителями. Но сейчас, кроме дыма и в чём-то приятного запаха горящего дерева, я ощущал какой-то неясный, но тошнотворный душок.

Шеф, не глядя на нас, унёсся к границе огня — в промежутках между дальними домами уже мелькали красные жадные языки.

За околицей полыхала копна сена — от неё-то и было больше всего дыму.

Сама деревня словно вымерла. Поспешая вслед за шефом, я не заметил ни одной живой души. Точнее, ни одного человека. Во дворах надрывались цепные псы, в загонах тревожно мычали коровы, громадный чёрный козёл со страху взгромоздился на крышу избы, его рогатый силуэт эффектно выделялся на фоне языков пламени.

Обогнув крайний дом, я встал, как вкопанный. Здесь уже чувствовался жар: ещё терпимый, но обещающий в скором времени превратиться в обжигающий вихрь. За спиной одышливо пыхтел батюшка…

— Грехи мои тяжкие, — пробормотал он себе под нос, оглядывая толпу.

Люди стояли ровно, как на параде. Руки, отягощенные топорами, баграми и граблями — приспособлениями для тушения пожаров — были безвольно опущены. Лица обращены к огню, в пустых глазах отражалось ревущее пламя.

Впереди всех стоял староста. От густых кудрявых волос его и бороды уже шел дым. Прямо за ним, как болванчик, застыл Гришка, рядом — полная женщина в цветастом чёрно-красном платке. Глаза у всех одинаковые, по кукольному пустые.

Перед старостой возник Алекс. Попытался схватить здоровенного дядьку, оттащить от огня, но тот не глядя отмахнулся — да так, что шеф полетел кувырком.

Я тоже попытался схватить ближайшего мужика. Тело его напоминало колоду, твёрдую и неподъёмную. И такую же тяжеленную — даже я не смог сдвинуть его с места.

Огонь подступал всё ближе.

Алекс подбежал к нам. Лицо его было в саже, рукава и полы куртки успели обгореть.

— Одержимы! — крикнул он, перекрывая рёв пламени, и плюнул себе под ноги. — Все, как один. Словно бесы вселились…

— Бесы?.. — вскричал батюшка-сержант.

И ломанулся к старосте, на ходу снимая с шеи пудовый крест. Бежать пришлось в обход толпы. Протиснуться между тесно стоящими людьми было невозможно…

— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится!

Пророкотав молитву, батюшка огрел старосту крестом. Плашмя, наотмашь, словно хотел пришибить муху, сидевшую у Кирилла Мефодиевича на лбу. Староста вздрогнул, дёрнулся и повалился на колени.

Мы с Алексом бросились к нему.

А батюшка-сержант продолжал размахивать крестом, как кадилом, колотя по чему попадётся всех вокруг.

— Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго…

От прикосновений креста люди вздрагивали, в их глазах вспыхивал разум. Те, кто стояли ближе к горящему лесу, начинали кашлять, падали на колени, утыкаясь лбом в землю, или валились кулем без сознания. Другие, очнувшись и сообразив, что происходит, помогали нам с Алексом оттаскивать пострадавших от огня.

— На руках возьму тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступивши, и попереши льва и змия…

Когда я добрался до Гришки, тот уже очнулся, и сидя на земле, бессмысленно хлопал желтыми глазищами. Уши его были явственно острее, чем должны быть у человека, с рук не сошла пегая короткая шерсть…

— С ним есть в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней восполню его, и явлю ему спасение Моё!

С последним словом молитвы отец Онуфрий встал на пути пламени, раскинув руки, словно собирался остановить пожар своей несгибаемой волей.

К счастью, очнувшиеся сельчане уже катили громадную бочку, установленную на телегу. Катили вручную, взявшись за оглобли по двое.

От бочки протянули брезентовый шланг, заработала ручная помпа…

— Спасибо, отче, — Алекс от души протянул руку батюшке. — Без вас нам пришлось бы трудно.

Отец Онуфрий сдержанно кивнул, руку принял и крепко пожал. В лице его что-то расслабилось, глаза перестали метать молнии.

— Без меня вы бы как есть погорели, — мягко улыбнулся он. — Изгонять бесов тоже уметь надо.

— Вы в курсе, что гордыня — это тоже грех? — невинно спросил шеф, незаметно разминая ладонь.

— Гордыня и гордость — понятия разные. Господь вот за хорошо сделанную работу тоже гордился.

— Эм… А почему пожар начался? — я решил растащить их в разные стороны до того, как богословский диспут перерастёт в банальные разборки. — Вы же велели всем в лес идти, Васятку искать.

— Староста клянётся, что они нашли лёжку Лиха, — охотно переключился Алекс. — Нашли легко: по плачу ребёнка. Нашли, и начали устанавливать, как я велел, железный частокол…

— Но что-то пошло не так, — несколько ядовито вставил отец Онуфрий. — Потому как вместо того, чтобы посылать людей на поиски незнамо чего, вы должны были послать за мной.

— Но ведь кесарю — кесарево, разве нет? — ласково спросил шеф. — Разве мы с вами не должны каждый заниматься своим делом? Вы — спасать души, а я — тела…

— Кстати о телах, — вклинился я. Нет, ну сколько можно разнимать этих бойцовых петухов?.. Даже мой инстинктивный страх перед сержантом несколько поутих, по сравнению с раздражением, которое причиняли их ссоры. — Мальчишку нашли, или нет?

Алекс помрачнел.

— Не нашли. Ни живого, ни мёртвого… Вроде бы услыхали плач, ломанулись всем селом, прибежали — а там пустое место, болотина, только грязь пузырится. А плач уже в другом месте… Потом — в третьем. Измотались, упарились. Кто-то высказал здравую мысль, что это их леший кругами водит.

— Отродясь лесной дедушка детишек не крал, — категорично высказался отец Онуфрий.

А меня всё подмывало спросить: как так получилось, что старый служака, военная косточка, насквозь пропитанная диалектическим материализмом, вдруг уверовал в Господа, постригся в монахи, а теперь вот ещё и в сказки верит… Но я пока не сумасшедший. Нежить я или нет, а приставать к сержанту Шербаку с праздными личными вопросами — дураков нет. Он может и мертвецу такую весёлую жизнь устроить, что гроб с серебряными цепями уютным гнёздышком покажется.

К тому же доказательства крепкой, как стальная подкова, веры отца Онуфрия были на лицо: неверующему изгнать бесов никакая молитва не поможет.

— Дак ведь и я о том же, — горячился Алекс. — Лесной дедушка — озорник, конечно… Девок закружить, что по малину пошли, или охотника заморочить, чтоб живность лесную не истреблял, браконьеров в болото загнать… Но чтобы ребёнка? Да он скорее его к деревне выведет, и мамке прямо в руки и сунет.

— И кому-то пришла гениальная идея пугнуть лешего огнём, — задумчиво сказал батюшка-сержант.

Они с Алексом переглянулись, прекрасно понимая друг друга.

— Это не леший, — догадался я. — Это Лихо. Это оно заморочило людей, надоумило пустить пал, а потом зачаровало. Надо его…

— Молчать! — рявкнул сержант Щербак.

— И правда, заткнись, кадет, — стараясь смягчить грубость батюшки, добавил Алекс.

— Но…

— Зло нельзя персонифицировать, — пояснил шеф, чуть повысив голос. — Нельзя называть, нельзя даже позволять себе ДУМАТЬ о нём, как о чём-то живом, вещественном.

— Ну-да, ну да… — понятливо покивал я. — Чёрный неназываемый пластилин…

— Зло переиначивает всё, чего ни коснётся, — тихо добавил отец Онуфрий. Попытался оттереть рукавом рясы закопчённый крест, но плюнул, и повесил на грудь, как есть. — Был лесной дедушка — стал леший…

— Были леснянки-дриады, стали навки, — подхватил Алекс.

Я вспомнил чёрные глаза в пушистых ресницах… Моргнул, потряс головой.

— Был безобидный геккон — стал василиск?

— Очень может быть, — согласился Алекс. — К тому же, у страха глаза велики…