Хаокин пошел вниз. На лестнице он поднял картину, которую уронил вчера. Интересно, за что платят Теодору? На ней была рыжая девочка. Она смеялась и щурилась, запрокинув голову. От этого виднелись ее нижние зубы. Затем то ли свет на картину так упал, то ли это произошло на самом деле, но в какой-то момент Хаокин увидел, что девочка смотрит прямо на него и смеется. У нее торчат клыки, она брызжет слюной, она его хочет убить. У Хаокина мурашки по спине пробежались. Он еще раз посмотрел на картину. Нет, выражение лица отнюдь не злое. Первый детский смех — что может быть невинней и прекрасней? Парень повесил картину на место и пошел по коридору. Опять картина. Опять ребенок. Но другой. Тоже рыжий, мальчик, смотрит чуть в бок, на руках у него звездный кот. И вновь Хаокину почудилось, что пацан с портрета как-то ехидно взглянул на него. Хаокин побыстрей спустился. Но эти картины висели повсюду. На каждом углу — по рыжей физиономии, и все глядят на него призрачными глазами, будто говоря: «Можешь скрывать правду, но мы-то ее знаем».

Наконец Хаокин спрятался от этих портретов в ванной, закрыл глаза. Он прислонился к холодной стене и медленно сполз вниз. Босые ноги мерзли от камня — нужно было надеть ботинки. Хаокин открыл глаза. Посреди комнаты стояла большая ванная. Она была встроена в пол, а рядом — сооружение, от которого шли трубы. Хаокин наполнил ванну. Ему не хотелось ждать, пока вода нагреется с помощью печи, поэтому он стянул с себя одежду, бросил ее на пол и лег в холодную воду. А потом нагрел ее магией. Вскоре появился пар. Хаокин варился с закрытыми глазами, а в голову опять лезли страшные мысли. Парень взглянул на свои скомканные вещи. Кожаный плащ был новый, но уже весь исцарапанный, белая рубашка совсем прохудилась, кое-где на ней застыла кровь. Штаны на удивление еще целы, хотя порвались на коленях, а в одном месте прожжены. Вещи так быстро изнашиваются!

После ванны Хаокин оделся по пояс и внезапно замер перед зеркалом. Черные, прилипшие к лицу волосы. Они длинные. Слишком заметный признак. Они его выдают. Хаокин достал нож и начал кромсать пряди, глядя на отражение почти с яростью. Юноша ненавидел свое лицо. Он бы ввек не гляделся в зеркало, если б не бритье и стрижка. Нужно сохранять имидж. Имидж — наше всё. Хотя какой имидж в этих отрепьях? Черт…

Сложно сказать, что именно так бесило Хаокина в собственном облике. Возможно, парень просто злился на всё на свете. Но даже от полнейших уродов, он так не плевался. Если взглянуть на лицо Хаокина, не выражающее никаких эмоций, оно окажется прекрасным. Нос, рот, лоб, общий контур — всё это словно безупречно выточено искусным мастером. К тому же Хаокин был молод. Хотя юнцом назвать его язык не поворачивался: глаза слишком взрослые, не наивные. Во всем лице лишь они выделялись своей неправильностью. Его ярко-зеленые, большие, почти навыкате глаза не очень подходили к милой мордашке. Хотя Хаокин видел свое лицо другим: искаженным в кривой улыбке, истощенным, с уставшими дикими глазами, в которых таилось безумие. Всё это правда читалось на его лице, но воображение юноши доводило эти недостатки до абсурда.

К тому же теперь у Хаокина появился еще повод для ненависти к себе — собственное тело. Парень его не узнавал. Покрытая татуировками и жуткими шрамами кожа сильно обтягивала кости. Хаокин глядел на себя, и ему казалось, что ребра вот-вот порвут кожу из-за усиленного дыхания. Перед зеркалом будто стоял не живой человек, а высохший скелет. И единственное, что отличало его от мертвеца и не позволяло от бессилия упасть в могилу, — злость. В Атталях и того не было. И эта ярость только сильнее разгоралась — с каждым новым обрезанным волоском, с каждым ударом сердца. В какой-то момент парень не выдержал, и зеркало треснуло.

Внезапно в ванную зашла Мэри Атталь. Хаокин чуть не порезался и сразу закрыл тело полотенцем. Мэри в смущении отвернулась.

— Хаокин! Вы ведь в курсе, что приличные люди закрываются в ванной?

— Да, Мэри, — ответил он, слегка замешкавшись.

— И почему же вы оставили дверь открытой?

— А почему вы не стучались? — спросил он. Мэри усмехнулась. Хаокин тоже. Она бросила неловкий взгляд на этого мальчика и испугалась. — Боже мой! — Мэри подошла к нему и уже без стыда внимательно рассмотрела руки, спину. — Ты похож на спичку. Где ты так исхудал? Господи! А спина. Вся в шрамах. Что с тобой случилось? Это плащи… Говори!

— Как сказать, — произнес он и взял с пола белую рубашку, надел ее. — Жизнь случилась.

— Нельзя быть таким худым! Тебя срочно нужно откормить… Ты вообще как питаешься? Господи. — Тут Мэри заметила, что Хаокин подстригся. — Что ты сделал с волосами? Теперь сам на себя не похож. Не надо так уродоваться, пожалуйста. Так… одевайся и за стол… а я пойду. Еще не хватало, чтобы муж застукал нас здесь. Еще заревнует.

— Заревнует? — усмехнулся Хаокин, но всё же добавил: — Вы ведь мне в матери годитесь.

Мэри Атталь медленно повернула голову к Хаокину. Шуточка про возраст.

— Во-первых, спасибо за такой лестный комплимент на счет моих годов, — сказала Мэри. — Очень благодарю. А, во-вторых, когда это кого останавливало?

— Действительно, — согласился Хаокин. — Но вы только представьте. Сложись жизнь иначе, и я бы, правда, мог быть вашим сыном. Называл бы мамой, учился управлять домом, вместе выбирал невесту и всё такое, — сказал он и нервно засмеялся.

Мэри посмотрела на Хаокина с непониманием. Затем они постояли в тишине, и графиня выскочила из ванной — почти побежала от Хаокина. Сама не зная почему, Мэри немного рассердилась на него, и всё же ей было жаль мальчика, потерявшего невесту. Графиня знала, что такое смерть близкого. А если в потере есть еще и чувство вины... Мэри пыталась понять по поведению Хаокина и его словам, мог ли он на самом деле, как все говорят, убить Ифигению. Он ведь ее безумно любил, смотрел на нее как на божество, точно слепой. А ведь красота этой женщины граничила с уродством. Как внешняя, так и внутренняя. «Мог. Конечно, мог, — думала Мэри. — Но убил ли?» Графиня была не уверена. Образ Хаокина постоянно демонизировали, хотя мальчик и сам был не ангел, в конфликты встревал, аморальные вещи делал. Мэри и не замечала, что бежит. Стук каблуков ее слышался по всему дому, так что даже Николас несколько оживился.

Графиня понимала в Хаокине только одно — хотя мальчик постоянно ребячится, внутри он разбит. Он подобен взорвавшейся звезде: свет ее доходит до нас, но она давно потеряла свою целостность. Когда Мэри познакомилась с Хаокином, он был таким же: с дикой энергией внутри и уже тогда сломленный. Мэри понадеялась, что Ифигения сделает его счастливым. Но нет. Смерть невесты была не случайностью в его жизни, а, скорее, логичной закономерностью.

Мэри сама удивилась тому, как взволновалась из-за Хаокина. Со своей болью она давно забыла, какого это — сочувствовать. Шаги ее замедлились. На стенах проявились портреты мертвых ее детей. И зашла Мэри в зал вновь пустая.

Хаокин переоделся и вскоре тоже туда подошел. Граф и графиня молча завтракали. Стол был огромный, но они сидели на противоположных концах. Хаокин устроился где-то посредине.

— Всем доброе утро! — воскликнул он. — Не правда ли, прекрасный день сегодня?

— Верно, — подтвердил Николас, не взглянув на гостя.

— А вы ведь приобрели этот стол еще до смерти детей? — спросил Хаокин. — Это я к тому, что уж слишком большой для вашей семьи.

Хаокин ждал реакции.

— Нет, — сказал Николас. — После. У нас часто бывают гости. Кстати, мы через пару месяцев проводим праздник, а потом еще один и карнавал. Вы останетесь?

— Еще не решил, — ответил Хаокин.

В комнату вошла прелестная служанка с подносом в руках. На голове ее красовался забавный чепчик. Сама девушка была совсем молоденькой, с премилым личиком и с детскими чертами. Глаза у нее — сияющие, добрые, цвета небес. Единственное живое создание в этом мертвом царстве.

— Вообще-то я бы остался у вас на пару месяцев, — сказал Хаокин, восхищенно глядя на красавицу-служанку. — Как тебя зовут? — спросил он у девушки.