Графиня была в светлом платье. Женщина стояла на холодном полу босая и потягивалась. Она еще не собирала свои рыжие волосы, и оттого казалась совсем молоденькой. Ей очень шло.

— Доброе утро! — воскликнул Хаокин и подскочил к ней. — А вы помните танец стрекозы? Его еще дети танцуют.

— Танец стрекозы? — рассмеялась Мэри Атталь. — Почему вы о нем вспомнили?

— Просто! Это такой прекрасный танец. Но его танцуют только дети. А я уже даже забыл движения.

— Я напомню, как начинается.

— Покажите!

— Хорошо… Повторяйте. Так, ладно, вы стоите напротив меня. Сначала руки за спину, ноги на ширине плеч. Поднимаемся на цыпочки и смотрим сначала влево, потом направо. Так два раза. Затем переход... Снова это движение. Теперь лодочка, качаемся, теперь я прокручиваюсь над вашей рукой.

Они повторяли эти движения, смеялись. Еще странные движения, повтор, переход, шажки…. Получился танец.

— Слушайте, может, как-нибудь под музыку? — спросил Хаокин. — Вы говорили, где-то здесь поблизости живут музыканты.

— Да, думаете пригласить?

Скоро в гостиной заиграли гитара, арфа… Хаокин и Мэри продолжали дурачиться и танцевать. Дом точно ожил, запел, заплясал. На музыку спустился Николас Атталь. Он не спал всю ночь. Работал в кабинете. И вид у него был такой себе: глаза красные, одежда помятая.

— Я так рад, что вы не спите! — воскликнул Хаокин. — Вы срочно мне нужны!

Телекинезом он соединил в пару Мэри и Николаса. Графиня взвизгнула от неожиданности, но продолжила танцевать, смеясь и увлекая за собой мужа. Николас с удивлением смотрел на супругу и не понимал, что происходит, но Хаокин и Мэри находились в таком взбудораженном состоянии, что заразили и его. Николас улыбнулся — ну и чудачества у них! На щеках у Мэри появился румянец. Она с некоторым смущением глядела на своего кавалера. Аттали так давно не проводили время вместе. По-настоящему вместе. А теперь вдруг зачудили.

Хаокин не остался без пары, а пригласил на танец красавицу Юлию. Она была не против. Ей нравилось танцевать, нравилось быть юной и совершать прекрасные ошибки молодости.

Мэри ощущала себя той безумной девчонкой, которой когда-то была. Та Мэри не боялась ничего, та бунтарка-Мэри первая среди сверстников влюбилась в мальчишку — весельчака Николаса Атталя. Они сначала вместе играли. А потом он пригласил ее на танец, а она вся раскраснелась. Она мечтала, что Николас будет ее мужем, хотя еще мало знала его. Но сердце не обмануло. Он — ее вторая половинка, он всегда ею был. Даже тогда, когда детей их убили, даже тогда, когда они не смогли защитить их, даже тогда…

А Николас просто был счастлив увидеть хоть на миг улыбку Мэри — женщины, которую он боготворил. Наверное, поэтому он и впустил к себе в дом этого проходимца, Хаокина. Мальчишка почему-то запал Мэри в душу. Он заставлял жену смеяться и радоваться жизни хоть ненадолго.

Да и сам Хаокин забыл о своих тревогах. Ему казалось, что во всем мире нет места лучше, чем поместье Атталей. Казалось, что тот пожар в доме не случался. Казалось, что здесь живет счастливая семья... И всё эти чужаки были на миг счастливы.

Хаокин только слышал музыку, чувствовал аромат ландышей, ее аромат… прикосновения женской руки, ее грациозные движения, улыбка, красновато-карие глаза, поцелуй…

Внезапно всё оборвалось. Хаокин замер посреди комнаты в недоумении. Юлия тоже. Всё же было нормально. Ничего не случалось.

Но Хаокина уже трясло. Он не мог понять, зачем и что делал всю ночь и утро. Как он мог так поступить? Как мог устроить эти дурацкие танцы, как мог свести Мэри и Николаса, как мог улыбаться этим людям? Хаокин не понимал, что чувствовал минуту назад. Кажется, это было не по-настоящему, только во сне. Всё в голове перемешалось.

Парень резко выбежал из комнаты, машинально рванул вверх по лестнице, потом в какую-то комнату. Прошло около часа или минуты. К нему зашел Николас. Хаокин наконец очнулся — до появления Атталя он даже не понимал, где сидит. Кажется, это какой-то склад вещей. Голова кружилась, и Хаокин думал, что сейчас сойдет с ума. Нужно сосредоточиться на реальности… У двери стоит шкаф — он чуть отклонен вбок. В нем нет одежды, зато внутри почему-то стул. А еще есть фиолетовый диван с дырой. Хаокин как раз упирается в него спиной, а сам он на полу.

Николас присел на диван и тут же появился в зеркале на стене. «Я не вижу себя, но вижу его в отражении, — подумал Хаокин. — Значит, он не видит себя, но видит меня».

— Что с вами случилось? — проговорил Николас.

— Вы так многое у меня спрашиваете. И так многое слушаете. Не перебиваете, даете высказаться. Наверное, я любопытный экземпляр. Либо вам скучно. Откуда вы такие — хорошие слушатели?

— Просто мы когда-то были родителями, — ответил Николас. Хаокин усмехнулся.

— Значит, те, кто не умеют слушать, — не родители?

— Те, кто не умеют слушать, не могут быть родителями.

— Тогда очень жаль, что ваши дети мертвы, — сыронизировал Хаокин.

— Вы нарочно каждый раз говорите о них, о пожарах. Вам нравится делать людям больно? Поверьте мне, больнее нам уже не сделаешь.

— Да, жаль. Надоело мне у вас...

— Так почему не уходишь?

— Некуда.

Молчание.

— Что с вами случилось? — повторил Николас.

— А? — Хаокин подумал и ответил совершенно не то, что у него спросили: — Наверное, я всегда слишком много чувствовал. Даже эмоции других людей.

— Тогда сложно убивать. Когда понимаешь чужую боль.

— Нет. Наоборот, проще. — Он опять замолк и затем снова сказал невпопад: — Кажется, я влюбился.

— Да? В кого же? В Мэри? Вы ей точно нравитесь. Иначе я бы и не пустил вас на порог.

— Нет. — Хаокина это рассмешило. «Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу!»

— Неужели в служанку? Она, конечно, хорошенькая…

— И только, — проговорил Хаокин.

— И только, — эхом повторил Николас. — В кого же?

— Я не слишком знаком с ней. Просто однажды она спасла меня, и я отплатил ей тем же. Но сегодня мне показалось, что я вижу ее, что я прикасаюсь к ней и что меня тянет к ней. Это какое-то наваждение, это нереально, это всего лишь призрак в моей голове...

Молчание.

— Мэри сказала, что словно видела вас раньше. Еще до Академии. У меня тоже есть такое ощущение. Но я не могу понять...

— Не можете понять, кто я? — Хаокин чуть ли не рассмеялся.

— Да. Кто вы?

— Всего лишь убийца, — пробормотал Хаокин. Его глаза метнулись к зеркалу, где был Атталь. Хаокин нервно вскочил с места и вышел из комнаты.

На красном — ядовитая змея, на голубом — цифра два, ее подражательница, и всё меняются они на ладони и меняются. Элеон стояла на вершине башни, подкидывала в воздух монетку и глядела вдаль на закат. Сердце ее болело и сжималось. Я, он, я, он… Любовь, добро, зло — всё смешалось. События происходили так быстро, что Элеон не успевала их осмыслить. Я, он, он, я, он… сделал много плохого. За преступлением всегда следует наказание. Он заслужил его? Он заслужил его. Так почему наказание не последовало? Затрудняюсь с ответом. Он, я, я, он, я… не захотела быть палачом! Испугалась, когда губы его коснулись яда, испугалась, когда тело его упало наземь без дыхания, испугалась, что, бой не закончив холодный, он сам же себя заморозит. Я, он… люблю? Но разве не ненавидела раньше? Но разве раньше сердце, как он представал пред глазами, не отторгало его, не кричало: «Он монстр», не кричало: «Я быть не хочу с ним»? Почему же так страшно терять его? Он, я, он, я… не оттого ли боюсь потерять, что жизни не знаю без оного? А, может, была она, жизнь, без… Юджина так тяжела, что без него и не мыслится далее? Он, я, он, я… Мы были б красивою парою, не будь он таким искореженным. И страшно в нем то, что в сердце скрывается. И он остается непонятым и одиноким. И… он, я… Я остаюсь непонятой и одинокой!

Солнце освещало Элеон золотыми лучами, но совсем не согревало. Девочка не могла расстаться с Юджином — что-то внутри ее умирало при одной мысли об этом. И жить в вечном сражении она тоже не могла и видела лишь один выход — научиться смотреть на мир, как он, думать, как он, чтобы понять, что живет внутри его, чтобы излечить это. Он — я. Я — он.