— По крайней мере, в ненависти нет лицемерия. А любовь... Знаете, как меня назвала одна девушка? Эксцентричным героем! Ну и бред! Эта толпа слишком сильно возносила мои хорошие поступки. Сделаешь добро однажды — будут вечно просить помощи, словно ты заделался в спасатели. Мало того, люди любили меня даже за мои худшие черты. Ты плюешь человеку в лицо, а он радуется. Это сумасшествие! Вот и вы тоже. Могу поспорить, вы считаете меня не каким-то больным ублюдком, а запутавшимся мальчишкой. Его жалко и хочется помочь.

«Не жалко. Просто я — интересная игрушка для вас», — подумал Хаокин.

— Ну, — сказала Мэри. — Довести себя до такого состояния. Кошмар просто! Одни кожа и кости. В любой момент смерть прейдет! А он еще упрямится и слушать ничего не хочет.

— Не надо меня жалеть. И не надо заблуждаться по моему поводу. Я не хочу оправдывать ваши ожидания. Я и тогда не притворялся правильным и сейчас не буду. По мне, так проще заслужить ненависть, чем изображать из себя невесть что и поддерживать эти нелепые сладко-приторные дружбы.

— Как эта? — проговорила Мэри Атталь медленно.

— Нет. С вами я пока что друг. Просто вы еще не видели моего настоящего лица, — говорил Хаокин и от нервов тряс рукой. — А я не люблю скрывать правду. Я чудовище, и я опасен. У меня с башкой не всё в порядке, как вы не понимаете! Именно поэтому я не хочу, нет, я боюсь и не стану заводить семью, детей, друзей и всё такое. Честно говоря, уж лучше бы вы не впускали меня в свой дом. Это ничем хорошим не кончится. В конечном итоге вы возненавидите меня, я знаю это.

— Хаокин! — воскликнула Мэри. — Не смейте о себе так говорить. Вам забавно оскорблять самого себя?

— Это мое любимое занятие.

«Как же сложно с ними… — подумал Хаокин. — Ну почему они просто не могут увидеть меня!» Какая желанная мечта и одновременно пугающая... Нет, Аттали не правы: Хаокин не хотел скатываться в яму, но и не мог жить по-нормальному. Рассудок всё больше подводил… Единственное, что хоть как-то позволяло парню оставаться на плаву, была его цель. Но парад планет наступит только весной, а до нее еще надо дожить.

Честно говоря, Хаокин боялся себя и не хотел взваливать на собственные плечи такую ответственность. Всё же менять законы мира — не шутка. Но эта идея жила у него в голове еще до того, как крыша поехала. И только эта идея позволяла ему окончательно не уйти в безумие.

И да, было эгоистично поддерживать отношения, пока он еще жив. Но Хаокин не мог перебороть это желание любить и быть любимым. Он рвался к людям, хотя боялся за них, он ненавидел себя таким, хотя в тайне надеялся, что его спасут.

Еще несколько дней Хаокин не покидал лабораторию. Зелья выходили идеальными, но колдуна это не радовало. Не удавалось выяснить главного — где пройдет парад планет. Осталось еще полгода, но страхи и тревоги медленно поглощали юношу. Он уже не мог пить и есть. Только курил и злился, от чего становилось только хуже. Он хотел покинуть этот чертов дом, сводивший его с ума. По ночам его мучили кошмары.

Как-то Хаокину снилась комната, полная зеркал. Он стоял перед одним из них и разговаривал сам с собой. Это было до жути страшно.

— Я должен им признаться, — сказал Хаокин.

— Ты, что ли, шутишь! — закричало отражение. — Зачем?

— У меня уже нет сил скрывать. Меня тошнит от этого всего. Я устал лгать, устал бесконечно носить маску!

— Это твое лицо, а не маска, — спокойно ответило отражение. Хаокин глядел на зеленые безумные глаза, на губы, скривленные в улыбке. Отражение смеялось над ним.

— ЭТО НЕ МОЕ ЛИЦО! — закричал Хаокин так, что ему стало страшно от собственных воплей. Зеркало треснуло посередине.

— Ты, что, совсем ничего не понимаешь? — говорило отражение спокойно. — Можно простить многое. Подножку или что тебя не пригласили на день рождения. Но это… Такое нельзя простить. Это, считай, убийство. Как можно простить убийцу? Как можно простить предательство?

— Но… лгать, скрываться. Я этого не выдержу! — Хаокин чуть ли не рыдал.

— Выдерживал же раньше, — отражение усмехнулось. Кажется, чем хуже себя чувствовал Хаокин, тем лучше было отражению.

— Я не понимаю зачем? — прошептал Хаокин.

— Всё ты понимаешь. Не задавай глупых вопросов.

— Но ведь… это давно в прошлом.

— Давно в прошлом? Прости, пожалуйста! Ты сказал, давно в прошлом? — кричало отражение. Оно становилось всё больше и страшней — через человеческие очертания пробивался монстр, рептилие. Хаокин попятился. Кожа чудовища рвалась, кости гнулись и разрывались, раскидывая куски мяса. Вырастали когти, клыки, тело объяла зеленая чешуя. Змей уже не вмещался в зеркале и пытался выйти в реальность, он бился о стекло, и вся комната дрожала. — Давно в прошлом? Скажи это четырем могилам на кладбище! Давно в прошлом? Это дни Мэри и Николаса давно в прошлом.

— Мне их жаль, — прошептал Хаокин.

— А себя тебе не жаль?

— Жаль тоже...

— Тогда убей их! — зарычало отражение. И Хаокин увидел свои безумно горящие глаза в змее. В них не было ничего человеческого, даже звериного. Просто чистое безумие. Оно сочилось и в нем самом.

— Что? — еле произнес Хаокин.

— Ты ведь этого хочешь, — сказал змей. Он уже начал прорываться через трещину в стекле. — Просто убей. Никто не узнает. Да и кому какая разница? Ты подумай. Это отличный вариант. И дом оставь себе. Тебе так будет спокойней, они не станут больше тебя мучить своим удрученным видом. Аж противно. Еще жалеть… ИХ? Давай! Ты же безжалостен. Убей, раз так хочешь.

— Я не хочу, — шептал Хаокин, пытаясь убедить в этом скорее себя. Парень схватился за голову.

— Не хочешь? А кто тогда хочет? Я? Твое отражение? — спросил змей. Он уже был не таким большим. Он словно сдувался, его кожа становилась бесформенной.

— Я просто снова схожу с ума. Опять говорю сам с собой!

— Вот именно! А всё они, эти гадкие людишки, — шептал змей.

— Перестань! — закричал Хаокин.

— Я говорю, как есть.

Отражение сдулось. Лицо Хаокина в виде змеиной коже валялось на зеркальном полу и шевелило ядовитыми зубками. А в глазах еще сверкала злость.

— Прекрати, — молил Хаокин. — Прекрати!

Парень проснулся в холодном поту. Была глубокая ночь. Хаокин решил проветриться, открыл окно, выпрыгнул из него, и, чтобы не сломать ноги, перед падением огнем оттолкнулся от земли. Затем стал бродить по территории Атталей. Как тихо, спокойно.

Хаокин прошел мимо конюшен, спустился к лесу, увидел мишень. Рядом лежал лук со стрелами — забыли убрать. Парень неуверенно поднял их. Как давно он не держал в руках лук! Натянул тетиву… совсем не видно мишени. Хаокин пригляделся. Нет. Ничего. Тогда он закрыл глаза, присел на колени. Снова натянул тетиву и стал ждать, слушать. Ночь, кузнечики, шелест деревьев. Абсолютный покой, будто и не было этих тяжелых десяти лет. Будто он снова ребенок, будто он не Хаокин. Парень медленно направил лук в ту сторону, где, как ему казалось, должна находиться мишень, и выпустил стрелу.

Врезалась.

Хаокин побежал проверять. Стрела попала не в центр, а в деревяшку. Чего еще можно было ожидать?

Парень спустился в лес, ходил по оврагам, залезал на деревья, отдыхал от дома с приведениями. В лесу хорошо. Уже порядком надоел запах сигарет, а прохлада — это здорово. А насекомые — их и потерпеть можно.

В поместье Хаокин вернулся наутро. Словно перерожденный. Он побежал на кухню — довольно маленькая, но приятная. Почти все спали. Было, наверное, около четырех утра, и в такое время еще не начинали готовить. Поэтому он решил сделать это сам.

Хаокин хорошо готовил. Только вот в последнее время это не приносило ему удовольствия. Ничего не приносило. Но только не сегодня. Он даже напевал песенку. Что-то про цветы, весну и праздник. В голове его звучала мелодия арфы, он покачивал головой и чуть пристукивал ногой.

— Так это вы? — услышал Хаокин позади себя голос Мэри Атталь. Он обернулся и в первый раз за всё время искренне улыбнулся ей.