И никакого в моих руках оружия! Мне не оставалось ничего, кроме как защищаться при помощи собственных кулаков. Пару минут я ожесточенно боксировал, нокаутировал двух буренок-зомби, переломал рога еще одной, а слева уже подтягивался основной состав свинской «свиньи».

Что было делать? Уговаривая себя, что это не позорная капитуляция, а хитрый стратегический прием, я повернулся и побежал, лавируя между шустрых кур-кавалеристов. Не знаю, как далеко мне удалось бы уйти, если бы я неожиданно не споткнулся об Огонькова. Товарищ красный комиссар валялся посреди поля сражения в изрядно пожеванном виде.

— Товарищ Адольф! — захрипел он. — Помоги!

— Опять ноги?

— Ноги… Ну что я могу с собой поделать? Сам в бой рвусь, а проклятые несознательные конечности…

Я помог ему подняться. Отогнал прочь ливерную колбасу, которая как огромный червяк воинственно наскакивала на комиссара.

— Что происходит? — спросил Огоньков, оказавшись в вертикальном положении.

— Долго объяснять… Некогда!

— А… Понятно. Контрреволюционная вылазка. Как организована оборона?

— Да никак… Никакой организации. Если бы не матросы, всех бы давно сожрали…

— Меня уже три раза жрали, — пожаловался товарищ комиссар, — а я все время из них вываливался… сзади.

— Кто командует эшелоном? — спросил я.

— Командира товарища Вейсмана я только пять минут назад видел. Он недостойно бежал, преследуемый фаршированной щукой.

— Значит, командиров нет?

— Есть! Во имя высшей справедливости и торжества пролетариата я лично готов принять на себя командование эшелоном и развернуть линию обороны!

— Было бы что разворачивать. Все добровольцы в кустах прячутся, трясутся от страха. И потом…

— Ой! — сказал товарищ комиссар Огоньков. Я обернулся.

Матросы отступали. Более того, они неслись со всех ног, а за ними лавиной катилась нестройная толпа воскресших мертвецов. Враг все-таки прорвал оборону и перешел в яростное, окончательное, так сказать, наступление.

— А там!.. — выговорил Огоньков.

Я посмотрел назад. Да, сейчас нам предстоит последний и решительный бой, от исхода которого зависит и жизнь товарища комиссара, и жизнь Карася и остальных матросов, и жизни многих и многих добровольцев, позорно, кстати говоря, ускользнувших от схватки с озверевшими продуктами питания. Прямо по курсу — головной корпус наступающих, сзади подкрадываются коварные колбасные изделия. Гады ползучие! Сообразили же своей фаршеобразной начинкой зажать нас в тиски.

Ну все. Бежать некуда. Надо драться.

Я подобрал с земли винтовку.

И грянул бой. Я сразу же потерял из вида комиссара Огонькова, и Карася, и матросов. Передо мной, позади, снизу и сверху лезли, кусались, бодались и щипались враги рода человеческого, а по совместительству и мои враги тоже — восставшие из мертвых обитатели мясных лавок. Я сражался словно берсерк — со всей мочи сражался. У винтовки моей сначала обломился штык, потом приклад, а потом и сама винтовка рассыпалась в щепки, когда я долбанул ею особо нахального барана. В ход пошли кулаки и копыта. Кажется, я даже бодался, плевался 'и царапался. Тут уж не до приличий. И вроде уже совсем выбился из сил, когда грохот сражения перекрыл тонкий, но сильный голос:

— Товарищи-и! Во имя революции! По зарвавшимся буржуазным скотам прямой наводкой — пли-и! Ура-а-а!

На гравийной насыпи железнодорожного полотна появилась щупленькая фигурка комиссара Огонькова. Студенческая фуражка слетела с его головы, длинные волосы развевались по ветру. Он стоял на непослушных своих ногах и даже не покачивался. Правда, очень скоро упал ничком… Нет, не упал! А залег за здоровенным пулеметом системы «Максим»!

— Ура-а! — закричал я.

— Ура-а-а! — подхватили мой крик измученные матросы.

— Ложись! — гаркнул опытный в батальных делах Карась.

Я послушно залег. И закрыл глаза, слушая, как грохочет спасительный пулемет, как с визгом разбегаются еще минуту назад торжествовавшие победу враги…

Продолжалось эту недолго. Остатки армии противника уныло расползались в разные стороны. Обгоняя их, резво скакали повылезавшие из своих укрытий добровольцы.

— Победа! — заорал я, поднимаясь на ноги. — Победа-а!

Но Петро Карась моей радости не разделил. Он встал, стер с лица грязный снег и толкнул меня в плечо:

— Посмотри-ка туда! Я посмотрел.

Ночь еще не закончилась. И до настоящей победы было далеко. Дымные змеи, порожденные заклинаниями Книги Мертвых, не ограничились эксплуатацией продовольственного запаса для высшего командования. Паровоз, валявшийся под откосом, теперь медленно поднимался в воздух…

Только это был уже не паровоз. Тяжелые металлические пластины натужно скрипели, корежась, изменяя облик. Труба укоротилась, расширилась и превратилась в огромную зияющую пасть. Распахнулись двери кабины машиниста, мгновенно выросли и обрели очертания перепончатых крыльев. Глазищи-фары вспыхнули желтым огнем. Чудовищный железный дракон взмыл в воздух над обломками поезда и выдохнул из пасти огненную струю.

Ого-го… эту махину пулеметом не возьмешь. И что же делать?

— Зато теперь открыт путь к отступлению! — вслух закончил мою мысль балтиец Карась. — Бежать!

И мы побежали. Я даже про усталость забыл — настолько, что, перепрыгивая через железнодорожное полотно, подхватил на руки комиссара Огонькова. Он завел было снова свое:

— Бросьте меня, товарищи, налегке спасаться удобнее, — но, обернувшись и увидев парящего в небе во всей своей отвратительной красе дракона, взвизгнул и вцепился в меня точно утопающий.

Мы бежали через поле, оставив далеко позади место сражения. Карась огромными прыжками скакал впереди, я с Огоньковым старался не отставать.

Дракон летел за нами, дыша пламенем и черной угольной пылью. Колеса, превратившиеся в зубы, страшно стучали. Мне было слышно, как товарищ комиссар, зажмурив глаза, умоляюще бормотал:

— Постой, паровоз! Постой, паровоз! Постой, паровоз… не стучите, колеса…

— Солнце! — завопил я, останавливаясь.

— Постой, паровоз… Что?

— Солнце!

Карась тоже остановился, обернулся, увидел и, шатаясь, подошел к нам. Дракон завис метрах в десяти от земной поверхности. Еще тоненькие и бледные лучи восходящего солнца пригвоздили его к небосводу, лишив сил.

— Выдохлась тварь?! — недоверчиво спросил Карась.

Дракон в последний раз взмахнул крыльями, дыхнул струйкой бесцветного пара и бесформенной железной грудой рухнул вниз.

Когда улеглась снежная пыль, товарищ Огоньков спрыгнул с моих рук на землю и довольно бодро осведомился:

— Мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло? Только без всяких там фокусов и декадентско-поповских штучек. Я материалист!

Матрос посмотрел на меня, как бы приглашая тут же выдать товарищу комиссару объяснение: мол, у меня это лучше получится. Посмотрел… и надолго задержал взгляд.

— Потом, — махнул я рукой. — Дайте отдышаться… — И вытер пот со лба. — Фу ты… Стану я, товарищи, наверное, вегетарианцем. И запишусь к тому же в отряд партизан-террористов, которые только тем и занимаются, что пускают под откос поезда… А что это вы так на меня смотрите? Петро? Товарищ Огоньков?

И матрос, и комиссар глядели на меня во все глаза, раскрыв рты. И если во взгляде Огонькова был лишь испуг и недоумение, то в глазах Карася ясно прочитывалось сочувствие. Будто я был уродом, а он меня по этому поводу жалел. Что такое?

— Адольф, — осторожно начал комиссар, — а ты не это… не из той же банды, с которой мы только что сражались?

— Ты что? — возмутился я. — Кто тебя на руках из-под огня вынес?

— Да погоди ты! — оборвал комиссара матрос — Может, жена тебе попалась какая-нибудь курва гулящая? Эх, бедняга…

— Не женат я! — пожал я плечами. — В чем дело? В рассудке повредились вследствие потрясения, что ли? Комиссар Огоньков! Объяснись!

— У тебя… — замялся Огоньков, — на голове. ..это… Шапка слетела, —деликатно сформулировал он.